Аскетичное убранство спальни ограничивалось лишь футоном[3] да шкафом, в зеркальных створках которого человек мог видеть себя с головы до ног. Что же до ванной комнаты, то в ней Билодо увидел странного вида деревянную лохань, высокую и узкую, стоявшую прямо в ванне — наверняка для обеспечения слива воды.

Стало быть, Гранпре был адептом японского искусства жить, что для столь ярого поклонника хайку отнюдь не удивительно. Экстравагантный красный халат, который он никогда не снимал, наверняка был кимоно. Теперь он, должно быть, покоился в унылом шкафу в морге, если, конечно, его не кремировали вместе с хозяином.

Стойка на кухне выглядела безупречно, и запаха разложения больше не ощущалось: мадам Брошю все убрала. Выбитое оконное стекло заменили. Ничто не говорило о том, что в квартиру недавно забрался вор. Хозяйка, несколько смущаясь, объяснила, что была очень удивлена, узнав о решении покойного нанимателя, не имевшего ни близких родственников, ни наследников, завещать ей всю свою мебель и личные вещи. Для несчастной дамы, считающей своим долгом предоставлять жильцам предметы повседневного обихода за собственный счет, такой подарок представлял собой проблему, но Билодо увидел в нем свой неожиданный шанс. Он предложил снять квартиру в ее нынешнем виде, со всей обстановкой, на что мадам Брошю с радостью согласилась.

Несколько минут спустя Билодо подписал договор найма и получил ключи от своего нового жилища. Его распирало от ликования, он был убежден, что наконец нашел способ преодолеть свои поэтические затруднения. Ведь изучить среду обитания Гранпре и зажить той же жизнью, которой жил этот человек, было лучшим способом проникнуть в самые сокровенные тайны его души. Билодо переходил из комнаты в комнату, дрожа от возбуждения при виде этих залежей чужой жизни, которые только и ждали своего исследователя. Он открывал все ящички, пропитывался атмосферой квартиры и вдыхал ее тончайшие ароматы. Он, как вампир, завладеет хрупкой аурой человека, жившего до него в этих стенах, узнает о нем все и проникнет в его мысли. А когда сделает это, то почувствовать и предугадать, что на его месте написал бы Гранпре, не составит никакого труда.

Никаких скелетов в шкафу Гранпре Билодо не нашел. В холодильнике тоже не обнаружилось ничего подозрительного, а на кухонных полках на себя обращали внимание лишь приличный запас чая да несколько бутылочек саке. С другой стороны, в ящиках комода, равно как и в корзине с грязным бельем, он натолкнулся на феноменальное количество носков без пар и тут же спросил себя, как эта «благоухающая» тайна может пролить свет на индивидуальность покойного: Гранпре воровал их в прачечных? Коллекционировал? Превращался в полнолуние в сороконожку? В остальном квартира была явно необычной. Больше всего Билодо впечатлило количество книг на этажерках. Большинство из них конечно же принадлежали перу японских писателей и поэтов. Он открыл наугад роман некоего Мисимы и прочел отрывок, в котором молодая женщина сцеживала из груди материнское молоко и подмешивала его в чай своему возлюбленному. Этот странный текст Билодо смутил, он тут же захлопнул книгу, отложив на потом решение задачи по повышению своего литературного уровня, и занялся изучением бумаг Гранпре, которые ему удалось унести после незаконного вторжения в квартиру. И вдруг увидел трехлетней давности письмо Сеголен, самое обычное, написанное прозой. В этом послании, первом за все время их переписки, красавица с Гваделупы называла себя большой поклонницей японской поэзии и очень хорошо отзывалась о статье об искусстве хайку Кобаяси Исса, опубликованной в одном из литературных обозрений. Были и другие письма, свидетельствовавшие о том, что между ними очень быстро возникло творческое содружество, вершиной которого стала рэнга, причем идею «нанизывать строфы» предложил Гранпре. Вот, стало быть, как они познакомились. Благодаря совместному интересу к японской литературе, который их и соединил. Одна тайна, по крайней мере, разъяснилась.

Вдохновленный первым успехом, Билодо решил предпринять еще одну поэтическую попытку. Была пятница, впереди его ждали выходные, поэтому он закрыл дверь, задернул шторы, призвал на помощь старых мэтров, обратившись к ним за благожелательной поддержкой, и погрузился в себя, как ловцы жемчуга погружаются в морскую пучину.

* * *

Полагая, что его предыдущие хайку страдали от недостатка фуэко, незыблемой вечности, Билодо трудился всю ночь и на рассвете закончил стихотворение, претендующее на чествование триумфального рассвета:

Билодо показалось, что это уже лучше. Что касается фуэко из этого хайку, он им в любом случае воспользуется, но вот над содержанием рюко, начала эфемерного и земного, еще придется поработать. Стремясь достичь хрупкого равновесия, которым характеризуется хорошее хайку, он вновь принялся за работу, стараясь тщательно дозировать два этих противоборствующих принципа:

В животе у Билодо заурчало. То, что он со вчерашнего дня ничего не ел, поглощенный процессом творения, было вполне нормально. Может, этим все и объясняется? Неужели поэзия, по сути своей, лишь дело желудка? Оставив этот вопрос без ответа, Билодо отправился обедать в местный японский ресторанчик под названием «Дивный Восток».

* * *

Ближе к вечеру его навестила мадам Брошю и принесла в качестве подарка к новоселью корзину фруктов. Дама увидела, что Билодо стал обживаться, и убедилась, что ему ничего не нужно. Пользуясь возможностью разузнать что-нибудь о Гранпре, Билодо предложил ей чаю, который сервировал на маленьком столике в виде листа. А после привычного обмена любезностями направил разговор в нужное русло, чтобы поговорить о бывшем нанимателе квартиры. Сначала они вспомнили ужасные обстоятельства его гибели, обменялись мнениями и выразили сожаление по поводу его преждевременной кончины. Билодо узнал, что Гранпре раньше преподавал в соседнем коллеже литературу, но в прошлом году вышел на пенсию, хотя и был еще довольно молод. Польщенная повышенным интересом, который проявил к ней молодой человек, дама поведала, что бедолага в последние месяцы перед гибелью вел себя очень странно — не выходил из дому и без конца крутил одни и те же записи китайской музыки. Что-то вроде депрессии, решила она, с трудом выдавив из себя это роковое слово.

После ухода мадам Брошю Билодо задумчиво допил остававшийся в чайнике чай. Личность Гранпре во многих отношениях по-прежнему была покрыта мраком, лабиринты его души нуждались в изучении, но кое-что все же стало проясняться. Откровения дамы привели к появлению нового элемента: музыки. Она в состоянии как-то пролить свет на индивидуальность этого персонажа? Било до бросился разбирать диски Гранпре и тут же наткнулся на «китайские записи», о которых говорила хозяйка дома, — на поверку они оказались традиционной японской музыкой. Он взял наугад один из дисков и поставил в проигрыватель. Из динамиков полились меланхоличные звуки флейты и аккорды лютни, заполнив гостиную пленительным, монотонным напевом. Билодо вдруг ощутил прилив вдохновения и взялся за перо…