– Саша, у тебя спирт или самогон есть?

Можно было и не спрашивать. Чем-чем, а спиртным Соткин запасся основательно.

– Чудной вы, право, ваше превосходительство. То от винного запаха кривитесь, а то самогона вам подавай. Найдётся. Здесь у меня даже коньяк есть. Коньяку не желаете?

Совсем непьющий, по царившим в офицерской среде меркам, Суровцев долго соображал, что ему лучше выпить.

– Что бы ты мне посоветовал? – спросил он.

– Вам бы я посоветовал выпить воды. Да случай таков, что и вправду сама душа просит. Водки сейчас выпьем, – после небольшого раздумья, сопровождавшегося оценивающими взглядами, брошенными на себя и на генерала, объявил Александр Александрович.

Быстро и сноровисто Соткин накрыл на стол. Вслед за литровой бутылкой водки на столе появились две банки мясных консервов, несколько сухарей чёрного хлеба и большая головка чеснока. Открыв консервы и плеснув водки в две жестяные кружки, Александр Александрович сел напротив генерала.

Они подняли кружки. С минуту молча смотрели друг на друга. Так и не проронив ни слова, выпили. Даже не закусив как следует и не почувствовав вкуса водки, Суровцев потянулся за литровкой. Снова налил себе. Налил Соткину. Один, под внимательным и укоризненным взглядом капитана, опять выпил. И лишь потом принялся закусывать.

Опьянение приходило крайне медленно. Точно такое же состояние он уже испытывал три года тому назад. В тот самый день, когда на железнодорожном вокзале в Могилёве толпа матросов и солдат растерзала последнего законного главнокомандующего русской армией генерала Духонина. Потом толпа начала избивать и убивать офицеров. Едва не убили его самого. Матрос атлетического телосложения и богатырского роста мог лишить жизни одним ударом огромного кулака. И лишил бы, не опереди его Суровцев. И тогда, и сейчас у него не было другого выбора. Сергей Георгиевич не испытывал заблуждений в отношении гуманности новой власти. Но мучило его не это, а сама противоестественность и непреодолимость сложившегося положения, когда представители одного народа уничтожают друг друга, и решительно нет даже малых шансов к примирению. Мало того, на мучительную, трагическую обыденность братоубийства накладывалась незаживающая, невыносимая личная драма.

Разочарование. Какое красивое, грустное и глубокое по смыслу слово! Очарование жизнью и чары любви были погребены кровавой и суровой действительностью Гражданской войны. Армии Колчака разгромлены, любимая женщина с другим мужчиной. Соперник оказывался и победителем в войне, и более удачливым в любви. Было жалко себя. В последние годы он не сделал ничего против совести, долга и чести. Но это не принесло ему лично и малой доли счастья. «И стоило ли прилагать столько усилий и столько старания в борьбе со смутой в государстве, если эти старания не только не увенчались успехом, но и оказались ненужными большинству народа? Не в этом ли причина и личной его драмы? Личное поражение было лишь следствием поражения общественного. Офицерство оказалось досадной и опасной помехой для новой революционной власти».

– Я вот что думаю, ваше превосходительство, – вернул его к действительности приглушённый голос Соткина.

Суровцев, оторвавшись от тяжёлых мыслей, поднял голову.

– Что Александр Александрович? – спросил он капитана.

– Вы давеча говорили, что в Красную армию вступать надо.

Сергей Георгиевич медленно вспоминал, соображая, что, собственно, имеет в виду Соткин.

– Так вот, – продолжал капитан. – Я больше вступать никуда не буду. Что-то мало толку от всех наших вступлений. В германскую воевали неизвестно за что. Теперь я и вовсе не вижу резона.

– Всё ты правильно говоришь, Саша. И я не вправе требовать от тебя больше того, что ты сделал. Уже то, что ты сначала Пепеляева выходил, а потом меня, – стоит самой высокой признательности и награды.

Соткин не только вывез из Томска находившегося в бреду командующего армией Анатолия Николаевича Пепеляева, но и действительно выходил его. Находясь в Мариинске на нелегальном положении, он сумел организовать переправку генерала в Нижнеудинск, затем и за границу. А на руках у него оказался уже другой больной генерал – Мирк-Суровцев. Александр Александрович вдруг спросил смеясь:

– Это у кого из писателей рассказ есть «Как один мужик двух генералов прокормил»?..

– У Салтыкова-Щедрина, – вяло улыбнувшись, ответил Суровцев. – Потом для тебя и здесь дело найдется, – продолжал он. – Нужно проконтролировать сохранность закладок ценностей на севере. Большевики быстро приходят в себя и, думаю, уже этим летом пойдут искать в районе Сургута то, что прошлой осенью там закопал отряд штабс-капитана Киселёва. И это ещё не всё. От нас ускользнул поручик Богданов. И тебе, и мне не нужно объяснять, что он при отступлении не оставил попыток ещё раз запустить руку в ценности золотого эшелона.

– Хорошо. Я в ближайшее время попробую поискать следы Богданова.

– Если не хватит своих средств, возьмёшь из той части золота, – показал генерал кивком в угол подземной комнаты.

– На всякий случай сейчас прямо и возьму. Пойдёмте, заодно покажу, как я там всё обустроил, – предложил Соткин.

– Идём, – согласился генерал.

Соткин откинул угол ковра в том месте помещения, на которое указывал Суровцев. Под ковром обнаружилось точно такое же кольцо, как при входе. Изначально предполагалось к этим кольцам крепить даже цепных псов, чтобы скрыть истинное назначение этих приспособлений. Капитан привычно повернул неподатливое кольцо. Сложный механизм отодвинул стену и открыл крутую лестницу, уходящую в глубь подземелья. Пока его товарищ проделывал манипуляции с поворотным колесом механизма, генерал спустился вниз.

Эта подземная комната оказалась и вовсе маленькой. Всё её пространство занимали небольшие ящики, между которыми были оставлены проходы. Два находящихся с краю верхних ящика оказались вскрытыми. Даже тусклый свет керосинки, попав в первый ящик, вызвал в нём яркое золотое сияние. Суровцев увидел золотые червонцы. Разгрёб солому во втором. Рука ощутила холодный металл отполированных до глянца банковских слитков.

– Ещё четыре ящика тоже с монетами, – пояснял, спустившись по лестнице, Соткин. – В нижних – золото в слитках… Перевешать бы всё надо, ваше превосходительство, да когда и чем ума не приложу… А ещё, думаю, кольцо перед входом надо забетонировать. От греха подальше…

Суровцев кивнул, повернулся и стал медленно подниматься по лестнице вверх. Соткин горстями, со звоном, накидал в маленькую кастрюльку, принесённую с собой, золотых монет. С ловкостью беспризорника, точно рыбу с лотка у торговки на рынке, выловил из другого ящика золотой слиток и сунул его под мышку. Взял лампу. Отправился следом за генералом.

Испросив разрешения закурить, капитан курил, стоя у вентиляционного отверстия в стене. Не так хорошо, как летом, но папиросный дым всё же втягивался в чернеющую дыру. Соткин разглядывал ржавый безмен. Ещё раз убедившись, что эти нехитрые базарные весы отслужили свой век, Александр Александрович осторожно положил их у своих ног.