сияют украшения и от местных мастеров, и привезенные с дальних концов света. Воздух поет от звона ножей и клинков разного вида и формы, да гулко стонет горшок, когда горшечник, нахваливая свой товар, шлепает по нему рукой.

Нина ходила между рядами, с удовольствием торговалась, пробовала то сыр, то сладости. Встречая знакомых, сдержанно склоняла голову, останавливалась побеседовать.

Нина взяла лаванды у франкских купцов да пару стеклянных флаконов у венецианцев взамен сосуда, что подмастерье, оболтус, давеча расколотил, хорошо хоть пустой. Масла́ и опиум на базаре Нина не брала, ей привозили самое лучшее знакомые караванщики из арабских земель. Приметила знакомого торговца с плоским лицом и смешным именем, не то Сунь, не то Юнь, купила у него красный корень и кибабинь, которые идут для порошка, что силы мужской прибавляет. Дорого вышло, да за снадобье всяко дороже платили и почтенные жены, и владелицы лупанариев, а порой и сами мужья.

Зайдя в ряд, где торговали тканями, Нина вздохнула мысленно, наказав себе не отвлекаться на платки шелковые и покрывала расшитые. Ох, любит она красивую одежду, да шелка не по чину ей и не по карману. А сейчас и вовсе по делу пришла, нечего тянуться, чтобы провести пальцами по ткани, что струится, как залитая луной река. Одернула себя Нина, собралась с мыслями да обратилась к услужливому торговцу:

– Уважаемый, где бы мне найти того, кто в вышивке сведущ да искусен?

– Ой, за что меня позоришь, почтенная? – громко отозвался торговец, предчувствуя не столько выгоду, сколько развлечение. – Да лучше моего товара ты во всем Константинополе не найдешь. Какая вышивка тебе еще надобна? У меня и кресты узорные, и цветы золотом шитые, и волны морские. Что понадобится – все у меня есть!

Кругленький лысый продавец вертелся вокруг Нины, что шмель над цветком, хватал за рукав. Показывая вышивку, он закатывал глаза, причмокивал и подмигивал:

– Ты смотри, смотри! Да потрогай! Такого шелка нигде не сыщешь! Ты для кого выбираешь-то? Никуда больше не ходи – здесь все купи. Никто тебе лучше цену не даст!

Тараторит, ахает, вьюном вокруг нее вьется да приплясывает – ну чисто мим, что на русáлии26 да брумалии в город приезжают. У аптекарши аж голова кругом пошла.

Насилу Нина отбилась от продавца, тут как раз подошел господин в богатой одежде. За ним плелись нанятые носильщики, увешанные тюками. И торговец кинулся обслуживать и обхаживать более выгодного покупателя.

– Что ты ищешь, почтенная, – спросил тихий голос за спиной.

Обернувшись, Нина увидела пожилую горожанку, одетую скромно, но аккуратно. Стола по краю была украшена каймой, искусно вышитой темной нитью.

– Ищу, кто может рассказать про вышивку с птицами, что по подолу туники делают. Ты, случаем, не мастерица? Может, подскажешь, где такой узор найти можно? В какой эргастéрий27 мне зайти лучше?

Мастерица окинула взглядом Нинину простую столу и скромно украшенный мафорий.

– Сложное шитье, с птицами, со львами да со змеями крылатыми только богатые клиенты заказывают. На далмáтиках28 и мафориях, на плащах такой узор нынче модный. А вот на туниках редко вышивают, если только на шелковой, но это, сама понимаешь, не каждый заказать может. Такое во дворце чаще носят. А для кого ты спрашиваешь, госпожа?

Нина смутилась. Врать она непривычная, а правду сказать – ну как слухи поползут лишние. А вдруг мальчонка перепутал что? С дворцом шутки плохи, не успеешь оглянуться, как в подземельях окажешься. Отговорилась Нина, что на прохожем увидела да захотела себе такой же узор. А почтенная мастерица ей, неразумной, все объяснила, так что Нина не будет больше на красивую вышивку рот разевать.

Мастерица покивала, спорить не стала. Сказала только, где ее найти можно, если вышивка понадобится. На том и распрощались.

Все еще перебирая в голове, как же ей теперь узнать про тунику, Нина направилась в пекарню к подруге своей Гликерии. Нет ничего лучше аромата свежего хлеба, когда из печи достают его добрые руки, прикрывают чистой, обсыпанной мукой тряпицей, проверяя попутно, похрустывает ли корочка. А какие сладкие лукумадесы печет Гликерия… Нина заходить порой боится, соблазн ведь велик, не удержишься и съешь, да не один и не два.

Нина старается в еде быть умеренной, знает – кто следит, чем брюхо набивает, тому ни аптекари, ни отвары не нужны. Тело само частенько себя лечит, если ему не мешать. Но в пекарне разум у Нины становится таким неспешным и рассеянным, что недолго и в грех чревоугодия впасть.

Войдя, Нина привычно направилась вглубь небольшого помещения с каменным прилавком и скамьями вдоль стен. В корзинах, прикрытая холстом, ждала покупателей выпечка. Аромат свежеиспеченного хлеба заставил сглотнуть слюну. Никто не встречал у порога, видать, отпустила помощников Гликерия по поводу воскресенья. А Феодор, должно быть, из церкви еще не вернулся. Он ходил на заутреню в церковь Святых Апостолов, что неподалеку от пекарни, с батюшкой часто беседы вел неспешные, благостные.

Пока глаза привыкали к сумраку уютной пекарни, Нина прошла к невысокому столику, где обычно и встречала покупателей пышная красивая хозяйка. Там никого не было.

– Гликерия, – позвала Нина. Заволновалась, не случилось ли чего?

Гликерия появилась из-за занавески и, вздохнув, тяжело опустилась на стул.

– Что случилось? – нахмурившись спросила Нина. – Ты что-то сама не своя.

– Ох, – махнула рукой Гликерия, – и ко мне сикофант приходил…

Нина молча вопросительно смотрела на подругу. Та метнулась к корзинам с хлебом и сладостями, начала поправлять холстину, что прикрывала товар. Нина подошла, взяла за руку:

– Да рассказывай же! К тебе-то зачем?

Гликерия зашептала, оглядываясь:

– Раб из дворца сбежал, ищут его. Все таверны обошли, до меня добрались.

– Чушь какая-то. Во-первых, откуда у раба деньги по тавернам ходить. А во-вторых, ты чего так разволновалась-то? Ну, сбежал раб, первый раз, что ли?

– Он, говорят, помощником был у дворцового повара, кто сладости печет. Думают, будет искать, где бы подработать. Искусный вроде очень.

– А ты-то причем?!

Гликерия вздохнула. Нина рассердилась:

– Ой, не томи. Знаешь, что ли, где он?

Подруга молча прошла вглубь, поманила Нину за собой. Из пекарни вышли через заднюю дверь, пересекли двор с печами. В дальнем углу стоял сарай, где хранились припасы. Гликерия вошла в него, Нина – за ней.

В сарае, не видя еще ничего после яркого солнца, Нина услышала шорох и повернулась к стене, заставленной мешками. Поджав ноги и обхватив их руками, на полу сидел мальчик лет тринадцати. Спутанные влажные белокурые волосы прикрывали плечи. На шее поблескивал витой медный ошейник. Огромные глаза придавали его виду какой-то неземной облик. Руки были покрыты синяками и царапинам. От жалости Нина охнула.

Но тут же всплеснула руками