— Месье Корбетт, — ответил французский король, и на его лице мелькнула улыбка. — Вы неверно истолковали слова де Краона — он всего лишь описывал положение дел таким, каково оно есть, — но не каковым ему следовало бы быть.

Тут англичане ухватились за этот оборот, «следовало бы быть», и последовало длительное, подробное обсуждение дальнейших переговоров. Корбетт сидел с отстраненным и бесстрастным видом, прекрасно сознавая, что и де Краон, и его господин Филипп IV исподволь наблюдают за ним. В воздухе, будто пушинки, носились слова «аллод», «лен», «феод» и «сюзерен», и Корбетт сделал вывод, что французы намереваются удерживать за собой герцогство как можно дольше. И все-таки и он, и Ланкастер, который переговаривался с ним тихим шепотом, пришли к заключению, что французы не просто тянут время: захват Гаскони — явно лишь часть какой-то более крупной игры.

Споры продолжались до тех пор, пока обе стороны не сошлись на том, что дебаты следует возобновить, выждав некоторое время. Впрочем, оставались и еще не затронутые вопросы, и Ланкастер бесцеремонно взял слово.

— Ваше Величество, — проговорил он торопливо, — в Париже бесследно исчез человек английского короля Симон Фовель.

— Не бесследно, — саркастически ответил де Краон. — С сожалением приходится сообщить, что месье Фовель мертв. Его убили — возможно, кто-то из оборванцев, которые целыми шайками бродят по городу.

Его слова вызвали среди англичан ропот недовольства.

— Это никуда не годится! — вскричал Ланкастер. — На нас нападали в предместье Парижа, а теперь в самом городе убит человек английского короля! Неужели предписания французского государя не стоят и ломаного гроша и священную неприкосновенность послов можно с легкостью нарушать?

— Месье Ланкастер! — воскликнул Филипп. — Поглядите фактам в лицо: на наших посланников тоже нападали в Англии, а происшествие под Парижем достойно сожаления, но мы ведь уже принесли вам свои извинения и заверения в том, что мэр города начал усиленные поиски преступников. Что же касается месье Фовеля, — тут король понизил голос, — то, похоже, ваш человек пропустил мимо ушей наши советы. Ведь он, вопреки нашим увещаниям, ходил по улицам один, в ночную пору. Разумеется, мы сожалеем об обоих происшествиях, но их ведь было только два — не правда ли?

Ланкастер почувствовал подвох и вовремя прикусил язык. Ведь Филипп заманивал англичан в ловушку, надеясь, что они проговорятся о нападении на корабль «Святой Христофор» и о смерти Николаса Пера. Корбетт понимал, что, упомяни Ланкастер об этих происшествиях, ему пришлось бы объяснять, какие тайные задания были поручены «Святому Христофору» и Перу. Однако Филипп IV не спешил оставлять начатую тему.

— Ваш государь, наш любезный кузен, — продолжал он, — переживает непростые времена. В своих письмах ко мне он делает туманные намеки на измену и на изменников, окружающих его. — Филипп медленно растопырил пальцы. — Но что мы можем поделать?

Англичане, в том числе и Корбетт, были настолько ошарашены, что не нашли ответа на такое явное глумление; Ланкастер поднялся, отвесил поклон и сделал своим спутникам знак удалиться.

Последовавший разговор был кратким и мрачным. Ланкастер подытожил мнение англичан: Филипп будет держаться за Гасконь по возможности долго и согласится вернуть ее лишь на условиях, исключительно выгодных для самих французов. К тому же Филипп IV уверен, что сила за ним (остальным приходилось лишь с горечью признать это), и намерен пустить в ход некий замысел против Эдуарда. Но больше всего англичан встревожило другое: нескрываемая издевка, с которой Филипп ронял намеки на то, что ему известно о существовании измены внутри совета Эдуарда, и говорил о гибели Фовеля и нападении на бовэской дороге, бередя свежую рану.

Нетрудно было предугадать, как отзовутся на речь Ланкастера его спутники: Ричмонд пришел в сильное волнение; Истри хладнокровно заметил, что они сделали все, что было в их силах, а теперь пора уезжать; Уотертон хранил молчание, ему, по-видимому, не терпелось поскорее уйти. Наконец, Ланкастер всех отпустил, но Корбетта попросил остаться. Граф закрыл дверь и заговорил безо всяких обиняков.

— Вы мне не нравитесь, Корбетт, — заявил он. — Вы слишком скрытны, слишком себе на уме. У вас нет опыта на поприще дипломата, и все же мой августейший брат послал вас сюда, явно доверяя вам больше, — тут в голосе Ланкастера послышалась горечь, — нежели мне!

Корбетт ничего на это не ответил, и граф продолжил:

— Полагаю, что вас, мастер Корбетт, отрядили сюда с тем, чтобы вы выследили и поймали изменника. Так вот, говорю вам: пора начинать.

— Что ж, дельный совет, — саркастически заметил Корбетт. — Как вы полагаете, с чего именно следует начинать?

— Что значит — «с чего»? — недовольно отозвался граф. — Вам надлежит продолжать следить за всеми нами, а я, мастер Корбетт, тем временем буду следить за вами!

— А далее?

— Далее — узнайте, кто убил Пера и Фовеля!

Корбетту очень бы хотелось, чтобы граф сообщил, как именно это следует узнать, но тот уже повернулся к нему спиной, давая понять, что беседа окончена.

И вот теперь Корбетт в сопровождении говорливого Ранульфа обходил улицы, переулки и закоулки Парижа. Кое-что касательно Пера и Фовеля им удалось разузнать. Сведения о последнем были очень скудны: краткое описание наружности этого человека, название таверны, куда тот обычно захаживал. После усердных поисков, бесконечных расспросов и косых взглядов, которые вызывал иноземный выговор Корбетта, англичанину удалось выяснить, в какой харчевне видели Пера в последний раз. Но это мало что дало: трактирщик, уродливый коротышка, хмуро описал человека, по приметам похожего на Пера, который пил и ел у него в тот самый вечер; нет, он был один; нет, он и ушел один, никто за ним не следовал, и единственным, кто покинул таверну одновременно с ним, был калека-нищий. Корбетт попытался было продолжить расспросы, но кабатчик лишь нахмурился, отвернулся и сплюнул.

Тогда Корбетт решил наведаться в дом, где нанимал комнату Фовель. Они с Ранульфом стали проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся на берегу Сены в ожидании лодок, которые должны были вот-вот подвезти овощи из ближайших деревень. Перейдя по одному из больших каменных мостов, переброшенных через Сену, они углубились в лабиринт извилистых улочек позади украшенного каменной резьбой фасада собора Парижской Богоматери. Ранульф донимал Корбетта всякими вопросами, но его господин отказывался отвечать, и тот наконец обиженно насупился и замолчал. Наконец они нашли рю Нель — узкий переулок со сточной канавой посередине. Дома, узкие и высокие, в три-четыре этажа, каждый из которых норовил высунуться вперед над нижним, теснили друг друга — темные доски, грязно-белая штукатурка. Оконные проемы прикрывали лишь деревянные ставни, изредка — роговые пластины, еще реже — цветное стекло. Корбетт нашел нужное строение и постучал в засаленную дверь. Внутри послышалась какая-то возня, дверь распахнулась, и на английского чиновника заносчиво уставилась средних лет женщина в пышном фланелевом платье.