Упомянутое укрепление было своеобразной линией Мажино белгородского разлива, стерегущей подступы к Технологу со стороны злейшего врага – крейдеров. Бандиты всего раз покусились на окруженный перевернутыми машинами и бетонными обломками пятачок у моста, но положили столько своих, что бурые пятна на асфальте и стойкий запах соли до сих пор не стерли ни дождь, ни ветер. А если учесть, что логово упырей от обители шуховцев отделяет четыре километра, потеря ближайшего пути на богатые хабаром южные окраины пошатнула и без того плачевное состояние пацанчиков с Завода. Неужели отчаяние и безнадега толкнули их на новый, заведомо обреченный на провал штурм?

Но не надо было напрягать уши, чтобы вычленить из пальбы и воплей звуки, которые никак не могли издавать крейдеры. Звуки, хорошо знакомые чудом выскочившим из клацнувшей пасти разведчикам.

* * *

Это место и по сей день не утратило малость жутковатой, но в то же время притягательной красоты. По обе стороны от серой ленты моста обильно разлился Донец в камышовой оторочке, и у берегов, словно животные на водопое, сгрудились пологие холмики в россыпях разноцветных домишек: синих, красных, бежевых, стоящих то порознь, то забор к забору, то подпирая друг друга косыми стенами.

Любоваться ими с переправы было сплошное удовольствие, но сама мысль о прогулке по живописным склонам вызывала легкую оторопь и дрожь – даже опытные сборщики предпочитали обходить те холмы дальними дорогами. И это раньше, а сейчас, когда псины белены объелись, туда не сунулась бы и вооруженная до зубов сотня. Но собаки собаками, а дежурство на самом важном блокпосту никто не отменял. И Макс Куликов, несмотря на волнение, не мог сдержать улыбку, шагая с отрядом сменщиков к неказистой крепостице.

Пять лет муштры и напряженной учебы, экзамены и нормативы на «отлично» – ради заветной нашивки с желтым львом с факелом в лапе. А вместе с ней – и назначение на важнейший рубеж. И пусть соратники поглядывали с недоверием, в шутку величали салабоном и сыном полка, никто не смог бы отобрать у парня гордость за успех, заслуженный каждодневной борьбой не столько с сокурсниками, сколько с самим собой.

Издали пост напоминал сваленные кругом остовы машин, щели меж которыми законопатили всем, что под руку подвернулось – кусками бетонных ограждений, мешками с песком, покрышками. Возводили в спешке, под плотным перекрестным огнем, сразу после того, как ценой многих жизней выбили противника с моста.

В ход шло все – от павильончика автобусной остановки до сидений из тех же автобусов. Впоследствии пост как следует укрепили изнутри, но сходства с горой ржавого хлама он так и не утратил. Потом его хотели облагородить, но дозорные уперлись рогом – мол, служит исправно, и трогать не надо. Но была еще одна причина, далекая от прагматичных соображений. Как-то раз мимо проходил седой странник – то ли из музейщиков, то ли одиночка – и сказал, что окропившая стены кровь защитников скрепила их прочнее любого цемента, и покуда они стоят недвижимы, ни один враг пост не одолеет. Для выжившей братии подобные речи – не пустой звук, вот и пошло с тех пор такое поверье.

Бойцы колонной по два покидали крепость: улыбались, травили байки, подшучивали над свежим караулом. Службу на Костюкова нельзя было назвать сложной и опасной, старожилам тут – что курорт, но ощущение нависшей угрозы не покидало ни днем, ни ночью. Да, крейдеры не рыпались со времен последнего поражения, но если уж полезут снова, мелкой стычкой дело не кончится. И вроде сидишь себе и в ус не дуешь, смолишь самосад, бренчишь на гитаре и пайки трескаешь, знай только по сторонам посматривай. Но в то же время, сидишь ты на пороховой бочке: вчера не рванула, сегодня пронесло, а завтра так бабахнет, что ошметки всем миром не сыщут.

И это накладывало свой отпечаток на всех, кто задерживался среди ржавых баррикад хотя бы на час, а смешками и прибаутками выражалось то самое облегчение, с каким игрок в русскую рулетку слышит заветный щелчок.

– Эй, братва! – окрикнул замыкающий, пышноусый и розовощекий детина, при взгляде на которого в памяти всплывали слова из песни: «Казак лихой, орел степной». – Кто-нибудь умеет? – Он развернулся и, пятясь, снял с плеча чехол. – На базе подруге скучно, отовсюду шикают, играть, петь не велят, тишину блюсти требуют. Зато на воле красавицу не наслушаешься, но в кривые да грубые лапищи не доверю, пусть лучше в углу молча стоит. Лучше сразу признавайтесь, кто на что горазд.

– Радисту отдай. – Командир взвода, седовласый крепкий мужчина, похлопал Макса по спине. – Талантище!

И это была не очередная издевка, парень в самом деле освоил инструмент в свободное от занятий время, но не от безделья, а ради руки и сердца ясноокого ангела со второго этажа. Но ни мелодичные переборы, ни вдохновенные серенады не растопили льда, и ангел упорхнул к помощнику снабженца. Тот играть ни на чем не умел, был старше на двенадцать лет, зато жил с достатком и перспективой, чем рядовой охранник козырнуть не мог при всем старании. Любовь ушла, но навыки остались – уж они-то в отличие от юных чувств не исчезают утречком в четверг… впрочем, как и не появляются в среду вечером.

– На. – Усач под недовольное бурчание начальства подбежал и протянул ношу – двумя руками, на ладонях, как долгожданного первенца. – Вернешь в целости, не то уши оторву. Усек?

– Так точно, – произнес Макс, понимая по взгляду и голосу, что угроза более чем реальна.

– Удачной вахты, братва! – Музыкант махнул сменщикам и зашагал вслед за бредущими по пригорку сослуживцами.

Убранство форта нельзя было назвать спартанским, но излишеств никто не позволял. Вдоль стены примостился длинный брезентовый шатер, формой напоминающий рукав, в центре – под навесом из кафешного зонтика – радиостанция, слева от входа – буржуйка с чугунной конфоркой и стол с расколотым вдоль бревном вместо лавки. Напротив – столитровый бак с водой, в который каждую смену бросали три щедрые жмени обеззараживающих таблеток, под ним – поленница и плаха с воткнутым колуном.

Годы назад к лагерю подвели ток, пустив по земле кабель в защитной оплетке. И если фонари на стенах включали каждую ночь, то небольшой, но мощный прожектор на подвижном лафете использовали в крайних случаях, когда враг, будь то крейдер или тварь, сновал в округе. В последний раз всевидящее око, как назвал прожектор один ценитель древних книжек, включали пару лет назад, да и то потому, что в камышах шуршала раненая лисица. Кто-то скажет – ложная тревога. Дозорные покачают головами и ответят несмышленышу: на трешке ложных тревог не бывает.

Несмотря на относительное спокойствие, бойцы и не думали расслабляться – каждый из дюжины нашел себе занятие без приказов и понуканий. Троица снайперов следила за сереющим вдали торговым центром и заправкой, кухонный наряд растопил печурку и поставил на огонь начищенный и смазанный маслом казан, Макс для проформы проверял и без него настроенную станцию, остальные раскладывали спальники и обустраивали быт на свой лад.

Хоть работа и рутинная, а день пролетел, словно шуховцы пришли не ранним утром, а прямо под вечер. Расплавленное золото залило Донец, река ответила зябким ветром, насытившим воздух особым запахом, какой бывает на закате среди дикой природы.