«Я знаю, что когда добьюсь желаемого, непременно спрошусебя: меня любят, мной восхищаются, потому что я такая, как есть, или потому,что я стала знаменитостью?»

Ей знакомы люди, достигшие известности. И вопреки ееожиданиям, в душе их нет мира — вне сцены они неуверенны, исполнены сомнений инесчастны. Они боятся совершить неверный шаг, который мог бы навсегда испортитькарьеру.

«Но я — другая. Я всегда останусь сама собой».

Так ли это? Или все, оказываясь на ее месте, думают то жесамое?

На грязной кухне — никто из подруг не удосужился хотя бывымыть посуду — она варит себе кофе. И сама не понимает, почему проснулась втаком дурном настроении и сильнейших сомнениях. Она знает свое дело, онаотдается ему всей душой — и все же ей кажется, что никто не желает признать ееталант. Знает она и людей — по большей части мужчин: они станут ей союзниками вбитве, которую следует начать и выиграть немедленно, ибо Габриэле уже двадцатьпять, и совсем скоро она по возрасту перестанет годиться для индустрии грез.Что же она знает о них?

Что они меньше женщин склонны к предательству.

Что никогда не обращают внимания на то, во что женщиныодеты, ибо постоянно раздевают их глазами.

Что при наличии у женщины хорошей фигуры — мир завоеван.

Твердо памятуя эти три пункта, а также и то, что всеженщины, соперничающие с ней, стараются преувеличить свою привлекательность,она уделяет внимание только последнему соображению. Старается держать себя вформе, делает гимнастику, соблюдает режим, а одевается — вопреки тому, чтовелит логика, — скромно. До сих пор это приносило плоды, и она выгляделамоложе своих лет. Бог даст, так будет и здесь, в Каннах.

Груди, бедра, ягодицы. Что ж, пусть мужчины обращаютвнимание на это, если уж иначе нельзя. Ничего, придет день, когда все увидят,на что она способна!

Она пьет кофе, постепенно начиная понимать причину своегоскверного настроения. Все дело в том, что вокруг нее собрались наипервейшие вмире красавицы, и она, хоть вовсе не считает себя дурнушкой, никак не можетсостязаться с ними. Ей надо обдумать, что делать дальше: решиться на этупоездку ей было нелегко, денег у нее в обрез, а времени заключить контракт — итого меньше. За первые два дня она уже успела кое-где побывать, показать своиCV[2]и портфолио, однако добилась всего лишь приглашения на вчерашнюю вечеринку,происходившую в десятиразрядном ресторане, где оглушительно грохотала музыка игде заведомо не встретишь никого из представителей Суперкласса. Она выпила,чтобы преодолеть свою скованность, и выпила, вероятно, больше, чем мог принятьее организм, так что совсем потеряла представление о том, где находится и чтоделает. Здесь, в Европе, все казалось ей чужим и непривычным: и манераодеваться, и незнакомая речь, и деланое веселье всех присутствующих, каждый изкоторых мечтал бы попасть на мероприятие для очень узкого круга избранных, но врезультате оказался здесь, в этом убожестве, и, перекрикивая музыку, судил очужой жизни и о несправедливости мироустройства.

Габриэле надоело это слушать. Да, власть имущиенесправедливы — и точка. Таковы они, такова их природа. Они выбирают когопожелают, они не обязаны делать так, чтобы окружающие оставались имидовольны, — и именно поэтому ей нужен план. Многие другие девушки,обуреваемые той же мечтой (но, разумеется, не одаренные ее талантом), тожерассылают свои фото, видео и резюме, так что съехавшиеся в Канны продюсеры незнают, наверно, куда деваться от визитных карточек, DVD и пластиковых папочек сданными претенденток.

Значит, надо выделиться. Но как?

Надо придумать, как. Ничего другого не остается, тем болеечто она истратила все свои сбережения и на второе путешествие уже не скопить. И— о, ужас! — она теряет молодость. Двадцать пять лет. Это ее последнийшанс.

Габриэла пьет кофе, поглядывая в маленькое окошко, выходящеев какой-то глухой тупик: видны только табачная лавка и девочка, которая естшоколад. Да, это ее последний шанс. И уж его-то упустить нельзя.

Она возвращается мыслями в прошлое, в ту пору, когда водиннадцать лет, учась в одном из самых дорогих чикагских колледжей, сыграла вшкольном спектакле. Но ее желание побеждать родилось не из оваций публики,состоявшей из одноклассников, их родителей и учителей.

Все было совсем наоборот: в инсценировке «Алисы в Странечудес» она играла Сумасшедшего Шляпника и вместе с множеством других мальчикови девочек сначала пробовалась на эту роль — одну из важнейших в пьесе.

Первая ее реплика звучала так: «Ты должна отрезать волосы».На что Алиса отвечает: «Это показывает, что вы невежливы с гостями».

Когда настала долгожданная минута, она от волненияперепутала вызубренный наизусть, столько раз отрепетированный текст ипроизнесла: «Ты должна отрастить волосы». Девочка, игравшая Алису, ответила,как учили, и зрители ничего не заметили, но Габриэла-то осознала свою ошибку.

И потеряла дар речи. Шляпник — персонаж немаловажный, безнего эту сцену не сыграть, а дети на сцене импровизировать не умеют (хотя вжизни это получается у них превосходно), и потому никто не знал, что делать. Наконецпосле мучительно долгой паузы, пока актеры растерянно переглядывались, одну изучительниц осенило — и она принялась аплодировать. Объявила антракт и велелавсем уйти со сцены.

А Габриэла ушла не только со сцены — рыдая, она убежаладомой. Назавтра узнала, что спектакль возобновили с того места, где начинаетсяпартия в крикет с Королевой. И хотя учительница твердила, что все это не имеетни малейшего значения, потому что в «Алисе» и так все шиворот-навыворот, наперемене Габриэле сильно досталось от одноклассников.

Впрочем, били ее уже не впервой — это случалось почти каждуюнеделю. И она научилась защищаться. Но на этот раз не сопротивлялась, стояламолча и даже не плакала. Ее реакция так удивила школяров, что очень скоро ониоставили ее в покое — ведь, в конце концов, и драка-то была затеяна для того,чтобы Габриэла пустила слезу. А коль скоро этого не произошло, они утратили кней интерес.

А не плакала она потому, что после каждой затрещины думала:«Я стану великой актрисой. И вы все горько пожалеете о том, что делали».

Кто сказал, будто дети не способны решить, чего они хотят отсвоей жизни?

Взрослые.