и пообедали в «Пикфэре»[33], где поразились тому, как энергично покоряет жизнь Мэри Пикфорд. Заботливый лимузин в удобное для жителей Калифорнии время доставил нас туда, где мы были глубоко тронуты хрупкостью Лиллиан Гиш[34], слишком спешившей жить и питавшей слабость к оккультным наукам.

Оттуда мы направились в отель «Дюпон» в Уилмингтоне. Одна знакомая привела нас на чашку чая в отделанный красным деревом укромный уголок почти феодального поместья, где от серебряного чайного сервиза робко, словно извиняясь, отражался солнечный свет, были сдобные булочки четырех сортов, четыре абсолютно одинаковые дочери в одежде для верховой езды и хозяйка дома, слишком энергично оберегавшая очарование минувшей эпохи, чтобы разлучаться с детьми. Мы сняли большой старинный особняк на реке Делавэр. Квадратная форма комнат и размах колонн должны были действовать успокаивающе и придавать нам здравомыслия. Во дворе росли унылые конские каштаны и белая сосна, изогнувшаяся так же красиво, как на японском рисунке кисточкой.

Мы съездили в Принстон. Там появилось новое общежитие в колониальном стиле, но в кампусе был всё тот же учебный плац с вытоптанной травой, словно предназначенный для романтичных призраков «Легкого Кавалериста Гарри» Ли и Аарона Бёрра[35]. Мы полюбили сдержанные очертания старинного кирпичного Нассо-Холла[36], который по-прежнему представляется оплотом старых американских идеалов, полюбили луга и ильмовые аллеи, полюбили университетские окна, распахнутые навстречу весне – распахнутые навстречу всему, что есть в жизни, – правда, лишь на мгновение.

В отеле «Кавалье» в Вирджиния-Бич негры носят штаны до колен. Городок подчеркнуто, театрально южный, не особо поощряющий новизну, зато там расположен лучший пляж в Америке; в то время, еще до постройки коттеджей, там были дюны, и лунный свет, спотыкаясь, падал на песчаную зыбь вдоль набережной.

Отправившись в путь в следующий раз, мы, столь же растерянные и непоседливые, как и прежде, совершили дармовую поездку на север, в Квебек. Предполагалось, что мы напишем о ней. «Шато-Фронтенак» сплошь состоял из игрушечных каменных сводов – ни дать ни взять замок оловянного солдатика. Сильный снегопад приглушал наши голоса, огромные, как сталактиты, сосульки на низких крышах превращали город в ледяную пещеру. Мы почти всё время проводили под гулкими сводами нашего номера, вдоль стен которого стояли лыжи: тамошний инструктор пытался привить нам хорошее отношение к лыжному спорту, хотя кататься мы не умели. Впоследствии его в том же качестве взяло под свое крыло семейство Дюпонов, и он сделался пороховым магнатом или кем-то в этом роде.

Решив вернуться во Францию, мы провели ночь в гостинице «Пенсильвания», манипулируя новыми радионаушниками и прислугой; уже к вечеру там можно было превратить костюм в кусок льда. И всё же нас поражали автономные гостиничные номера с ледяной водопроводной водой, которые могли функционировать, даже если их осаждала толпа репортеров. Мы крайне редко поддерживали связь с внешним миром, и в такие минуты нам казалось, что мы очутились на переполненной станции метро.

Наша гостиница в Париже имела треугольную форму и фасадом выходила на квартал Сен-Жерменде-Пре. По воскресеньям мы сидели в Deux Magots и смотрели, как люди, благочестивые, точно оперный хор, входят в старинные двери аббатства, или наблюдали за французами, читавшими газеты. За кислой капустой в Lipp велись долгие разговоры о балете, а бесплодные часы восстановления сил заполнялись прогулками вдоль книжных и журнальных развалов на пронизывающе сырой аллее Бонапарта.

Путешествовать стало уже не так интересно. Во время следующей поездки, в Бретань, мы остановились в Ле-Мане. Тем знойным летом сонный городок плавился от жары, и в гостиничной столовой обедали только коммивояжеры, по-хозяйски передвигавшие свои стулья по не покрытому коврами полу. Вдоль дороги на Ла-Боль росли платаны.

В отеле «Палас» в Ла-Боле, среди всеобщей элегантной сдержанности, мы чувствовали себя грубиянами. На пустынном сине-белом пляже загорали дети, был отлив, и море отступило достаточно далеко, чтобы они могли рыться в песке в поисках крабов и морских звезд.

1929

Мы уехали в Америку, но там в отелях не останавливались. Вернувшись в Европу, мы до утра остановились в Генуе, в залитой солнцем гостинице «Бертолини». Ванная там была отделана зеленым кафелем, чисткой и утюжкой одежды занимался очень вежливый служащий, и можно было разучивать балетные па, вместо перекладины используя спинку медной кровати. Было приятно увидеть, как на террасированном склоне холма воюют за место под солнцем бурно распускающиеся бутоны ярких цветов, и вновь почувствовать себя иностранцами.

Добравшись до Ниццы, мы из соображений экономии поселились в отеле «Бо Риваж», повернувшемся своими многочисленными витражами в сторону сверкающего на солнце Средиземного моря. Была весна, и на Английской набережной стоял невыносимый холод, однако толпы людей упорно прогуливались в летнем темпе. Мы любовались росписью на окнах перестроенных дворцов на площади Гамбетты. Вечером, когда мы шли пешком, в туманном полумраке звучали тихие чарующие голоса, звавшие нас полюбоваться первыми звездами, но нам было некогда. Мы сходили в «Казино» на пирсе, где посмотрели скверные балеты, и едва не доехали до Вильфранша ради салата с анчоусами и совершенно особого буйабеса.

В Париже мы снова соблюдали режим экономии – в гостинице, где еще не просох цемент; название мы уже забыли. Проживание обошлось нам в кругленькую сумму, так как мы каждый вечер ужинали в ресторанах, чтобы избегать табльдотов[37] с крахмалом в некоторых блюдах. Нас пригласила на ужин Сильвия Бич[38], и разговор шел только о людях, открывших Джойса; мы бывали в гостях у знакомых, живших в более приличных отелях: у Зои Акинс[39], пытавшейся как можно ярче описать открытые камины в ресторане «Фойо», и в «Порт-Рояле» у Эстер[40], которая повела нас осматривать мастерскую Ромейн Брукс[41], рай в стеклянном кубе, парившем высоко над Парижем.

Потом – снова на юг, а вместо ужина – бесплодный спор из-за выбора отеля: в Боне была гостиница, где Эрнесту Хемингуэю пришлась по вкусу форель. В конце концов мы решили ехать всю ночь – и досыта наелись во дворе конюшни с видом на канал; мы были уже настолько ослеплены бело-зеленым великолепием Прованса, что нас перестало волновать качество пищи. Той ночью мы остановились под деревьями с белыми стволами и опустили ветровое стекло, чтобы впустить лунный свет, полюбоваться просторами юга и насладиться ароматом ветерка, беспокойно шелестевшего листьями тополей.

Во Фрежюсе, на взморье, построили новую гостиницу, ничем не примечательное здание, фасадом выходящее на пляж, где купаются матросы. Мы чувствовали огромное превосходство над окружающими, вспоминая о том, что были первыми путешественниками, которым это место приглянулось летом.

После того как в Канне закончился купальный сезон, а в расщелинах скал повзрослели родившиеся в тот год осьминоги, мы отправились обратно в Париж. Ночь краха фондовой биржи мы провели в отеле «Бо-Риваж» в Сен-Рафаэле, в номере, который на пару лет раньше занимал Ринг Ларднер[42]. Мы выехали как только смогли, поскольку у нас был большой опыт по этой части – куда печальнее снова столкнуться с прошлым и обнаружить, что оно не дотягивает до настоящего, чем позволить ему ускользнуть от вас и навсегда остаться в памяти некой гармоничной концепцией.

В отеле «Юлий Цезарь» в Арле мы сняли номер, который некогда был молельной комнатой. Поехав вдоль берега застоявшегося гнилого канала, мы добрались до развалин римского жилого дома. За величавыми колоннами находилась кузница, а на лугу паслись в отдалении друг от друга несколько коров, питавшихся золотистыми цветами.

Потом – дальше на север; над Севеннской долиной, безжалостно разлучившей горы, простирался сумеречный небесный свод, и плоские вершины выглядели ужасно одинокими. Под нашими колесами хрустели колючки каштанов, а над горными коттеджами вился ароматный дым. Придорожная гостиница выглядела скверно, полы были покрыты опилками, однако в трактире нам подали самого вкусного фазана, который мы когда-либо ели, и самую вкусную колбасу, а перины были просто чудесные.

Сквер перед деревянной эстрадой в Виши был покрыт опавшей листвой. На дверях в Hôtel du Parc висели листочки с советами врача, напечатанными и на обеденных картах, но гостиная была заполнена людьми, пившими шампанское. Нам очень понравились огромные деревья в Виши и то, как приятный городок приютился в лощине.

Добравшись до Тура, мы почувствовали себя в своем маленьком «Рено», как кардинал Балю в его клетке[43]. В Hôtel de L’Univers было не менее душно, зато после ужина