Естественно. Кроме того, мы со страстью читали запрещенные книги и другие публикации. Отец Анджея Титкова, например, был первым секретарем Варшавского комитета ПОРП и получал из спецраспредителя все издания. В том числе так называемые специальные бюллетени, которые мы потихоньку почитывали (впрочем, не только благодаря Анджею). Но главным поставщиком «разбойничь-их книг» — как их позже назвал Войтек Карпиньский[84] — были эмигрантские издательства, прежде всего парижская «Культура»[85]. Потрясающий источник «неправоверных» текстов, которыми мы обменивались.

Помню, что выпущенные «Культурой» книги мы оборачивали в газету, поскольку обложки у них были очень характерные. И знаешь, это сразу придавало нашим занятиям особый шик, ведь польская интеллигенция, «поколения непокорных», более ста лет читала нелегальную литературу, выходившую за пределами разделенной Польши. Мы прекрасно вписались в эту добрую традицию: страна, эмиграция, чтение, группы саморазвития, летучие университеты…

Клуб искателей противоречий вы основали в 1962 году.

Мы даже успели пару раз сходить с Адамом в Клуб Кривого колеса[86], прежде чем его закрыли. Разговоры о политике, о прошлом, о будущем — все это действует на подростков необычайно возбуждающе. Политические процессы, война в Испании, сталинизм, события октября 1956 года и затем закручивание гаек (я даже смутно помню толпы студентов, собиравшихся перед Политехническим институтом и выступавших против закрытия журнала «По Просту», — я жил неподалеку и, должно быть, проходил мимо).

Политическое пространство, историю, полную белых пятен, мы воспринимали в категориях детективно-криминальной загадки, которая требовала решения. Другими словами, наше чтение и наши разговоры не были спокойными занятиями воспитанных деток. Сколько себя помню, тут присутствовали адреналин, ощущение нарушения табу, открытия тайн, которые взрослые пытаются от нас скрыть, — а может, это был просто такой специфический путь взросления?

Из всего этого и родился Клуб искателей противоречий.

Ты запомнил какую-нибудь конкретную встречу?

Мы проводили вместе массу времени. Каждый или почти каждый день ходили друг к другу в гости. Когда мы начали организовывать встречи Клуба искателей противоречий, нас особенно вдохновляли русские диссиденты. Думая об этом сегодня, я именно эти русские сюжеты вспоминаю наиболее отчетливо — больше, чем встречи, посвященные, например, роли личности в истории, и тому подобное. Песни Булата Окуджавы, Александра Галича, антисталинская литература о советских лагерях, о кошмарах сталинского террора. «Иной мир» Герлинга-Грудзиньского[87], но также и «Преданная революция» Троцкого. Помню встречу с актером Войцехом Семёном[88], который читал стихи, и с Витольдом Домбровским[89], прекрасным специалистом по русской литературе.

Мы были молодежью, превыше всего ставившей права человека, находящиеся в гармонии с благом всего общества. Одновременно мы осознавали, что история, в том числе история коммунистической партии, фальсифицирована и следует непременно выяснить, как всё обстояло на самом деле.

Вы хотели перевернуть мир?

Кто знает… Скорее мечтали о социализме «с человеческим лицом». В своем мировоззрении мы, безусловно, придерживались левых взглядов, но одновременно знали, что здесь происходят странные вещи, что в истории Польши есть белые пятна. Мы прежде всего хотели разобраться.

Вы встречались в Клубе Кривого колеса в Старом городе?

В том же помещении — оно называлось Дом культуры в Старом городе. Иногда там, иногда в Варшавском университете. Адам был человеком, способным войти в кабинет к какому-нибудь профессору и запросто его «уболтать». Убедить, что молодежи, интересующейся историей, следует помочь. Нам давали аудиторию, не особенно вникая, кто и зачем собирается там встречаться.

Вы, кажется, писали бунтарские стихи.

Мы собирались издавать газету с оптимистическим названием «Перспективы». Межшкольную. Мы с Адамом даже дали интервью на эту тему какому-то молодежному журналу. Я должен был стать редактором, но наша инициатива не выдержала испытания временем. А стихи? Да… что-то было… кажется, под Сандауэра[90], но об этом лучше спросить Адама, он скорее вспомнит.

Название Клуб искателей противоречий придумал Станислав Мантужевский[91]?

Да, социолог из Академии наук, занимавшийся трудной молодежью… В какой-то момент он с нами сблизился. Даже добился, чтобы одну из наших встреч записало телевидение. И, пожалуй, именно ему мы обязаны тем, что сохранилось много фотографий. Глядя сегодня на эти снимки, что уж говорить, я вижу прежде всего еврейские лица. Но то, что большинство из нас имеет еврейское происхождение, мы вообще не осознавали, это не имело для нас никакого значения.

И не служило объединяющим моментом?

Ни в коей мере. Мы не знали традиции, не были знакомы с еврейской культурой, не интерпретировали реальность «через еврейские очки» (если процитировать более позднее определение одного моего друга). Мы об этом вообще не говорили. И для большинства из нас это не было элементом идентичности. Я говорю не только о себе, но и о ближайших друзьях — не припоминаю ни одного важного разговора.

Ты не задумывался почему?

Лишь спустя годы. В то время еврейская проблематика нас действительно совершенно не интересовала. За единственным исключением — погром в Кельце, но и это лишь с точки зрения гипотетической провокации со стороны госбезопасности или даже НКВД. Сегодня уже известно, что это полная чушь. Иоанна Токарская-Бакир[92] написала о келецком погроме прекрасную, подробнейшим образом документированную книгу. Но тогда циркулировали всякие слухи, которым, впрочем, до сих пор верят… воспользуемся таким расплывчатым определением… католическо-националистические круги.

Никаких тревожных сигналов в плане польско-еврейских отношений вы не замечали?

Что касается польских евреев, наши познания ограничивались понятием «Холокост». То, что евреи были уничтожены во время Второй мировой войны, мы, разумеется, знали. А также — что существовали шмальцовники[93], выдававшие евреев. Разумеется. Кроме того, в нашей среде, в среде моих родителей, было известно о том, как евреев прятали во время оккупации и оказывали им помощь. Скрывался мой отец, первый муж моей матери жил по фальшивым, так называемым арийским, документам, и так далее. Очень близкой подругой матери, как я уже говорил, была Марина Загурская. Вместе с мужем Ежи она, имея троих собственных детей, прятала евреев. Через квартиру Загурских на Жолибоже их прошло множество. Для меня это была неотъемлемая часть знания о повседневности оккупации.

Что это было возможно?

Чтó?

Помощь евреям.

Именно, это было чем-то само собой разумеющимся. Это во-первых, а во-вторых, мы говорим о Жолибоже, представлявшем собой специфический анклав левой интеллигенции, которая еще до войны в национальном отношении была смешанной, то есть в этой среде не обращали внимания на то, еврей ты или нет. Такую позицию формировала Польская социалистическая партия. Мои родители вовсе не делали попытки как-то завуалировать эту тему. Уберечь ребенка от неудобной правды, постараться скрыть что-либо. Возможно, поэтому мы об этом дома и не говорили? И не