К нам приехал наш любимый

Серафим Викентьич да-ра-гой!

И после, уже совсем безобразно, с мяуканьем иподвыванием:

Сима, Сима, Сима,

Сима, Сима, Сима,

Сима-Сима-Сима-Сима,

Сима, пей до дна!

Носачевский в ужасе сорвал повязку и увидел,что на бескрайней кровати а-ля Луи-Кенз рядком сидят студенты К-гоуниверситета, из самых пьющих и отчаянных, нагло разглядывают непристойнуюнаготу своего попечителя, дуют прямо из горлышка драгоценное шампанское, афрукты и шоколад уже успели сожрать.

Только теперь несчастному проректору сталоясно, что он пал жертвой заговора. Серафим Викентьевич кинулся к двери и сталрвать ручку, но открыть ее не мог – мстительный Алеша запер изнутри. Наулюлюканье и крики через служебную дверь прибежали коридорные, а потом игородовой с улицы. В общем, вышел самый отвратительный скандал, какой толькоможно вообразить.

То есть в официальном отношении никакогоскандала не было, потому что конфузную историю замяли, но уже назавтра о“бенефисе” тайного советника со всеми эпатирующими и, как водится, ещепреувеличенными подробностями знали и город К., и К-ская губерния.

Носачевский подал в отставку по собственнойволе и уехал из К. навсегда, ибо оставаться не было никакой возможности.Посреди самого серьезного, даже научного разговора собеседник вдруг начиналбагроветь, раздуваться от сдерживаемого хохота и усиленно прочищать горло –видно, представлял себе проректора не при анненской звезде, а в чепчике ирозовой подвязке.

История имела для Серафима Викентьевича и иныепечальные последствия. Мало того, что с тех пор он совершенно утратил интерес кпрекрасному полу, но еще и начал неавантажно трясти головой, нервически дергатьглазом, да и былой научной блистательности в нем больше не наблюдалось.

Но и шалуну проказа с рук не сошла.Разумеется, все тотчас узнали, кто сыграл с проректором этакую шутку (АлексейСтепанович со товарищи не больно-то и таили, чьего авторства сия реприза), игубернское начальство дало бывшему студенту понять, что ему будет лучшепеременить место жительства.

Тогда-то безутешная мать и написала нашемупреосвященному, моля взять непутевого отпрыска майора Ленточкина в Заволжск подсвой пастырский присмотр, приспособить к какому-нибудь делу и отучить отглупостей и озорства.

Митрофаний согласился – сначала в память обоевом товарище, а после, когда познакомился с Алексеем Степановичем поближе,уже и сам был рад такому подопечному.

* * *

Ленточкин-младший пленил строгого епископабесшабашной дерзостью и полным пренебрежением к своему во всех отношенияхзависимому от владыки положению. То самое, чего ни от кого другого Митрофанийни за что бы не снес – непочтительность и прямая насмешливость, – в АлексееСтепановиче владыку не сердило, а лишь забавляло и, возможно, даже восхищало.

Начать с того, что Алеша был безбожник – да неиз таких, знаете, агностиков, каких сейчас много развелось среди образованныхлюдей, так что уж кого и ни спросишь, чуть не каждый отвечает: “Допускаюсуществование Высшего Разума, но полностью за сие не поручусь”, а самый что нина есть отъявленный атеист. При первой же встрече с преосвященным наархиерейском подворье, прямо в образной, под лучистыми взорами евангелистов,праведников и великомучениц, между молодым человеком и Митрофанием произошелспор о всеведении и милосердии Господа, закончившийся тем, что епископ выгналбогохульника взашей. Но после, когда остыл, велел снова послать за ним, напоилбульоном с пирожками и говорил уже по-другому: весело и приязненно. Приискалмолодому человеку подходящую должность – младшего консисторского аудитора,определил на квартиру к хорошей, заботливой хозяйке и велел бывать вархиерейских палатах запросто, чем Ленточкин, не успевший обзавестись вЗаволжске знакомствами, пользовался безо всяких церемоний: и трапезничал, и вовладычьей библиотеке часами просиживал, и даже подолгу болтал перед Митрофаниемо всякой всячине. Очень многие почли бы за великое счастье послушать речиепископа, чья беседа была не только назидательна, но и в высшей степениусладительна, Ленточкин же все больше разглагольствовал сам – и Митрофанийничего, не пресекал, а слушал с видимым удовольствием.

Произошло это сближение вне всякого сомненияиз-за того, что среди всех человеческих качеств владыка чуть ли не самые первыеместа отводил остроте ума и неискательности, а Ленточкин обладал этимихарактеристиками в наивысшей степени. Сестра Пелагия, которая с самого началаневзлюбила Алексея Степановича (что ж, ревность – чувство, встречающееся и уособ иноческого звания), говорила, что Митрофаний благоволит к мальчишке еще ииз духа соревновательности – хочет расколоть сей крепкий орешек, пробудить внем Веру. Когда монахиня уличила владыку в суетном честолюбии, тот не сталспорить, но оправдался, говоря, что грех это небольшой и отчасти дажеизвиняемый Священным Писанием, ибо сказано: “Глаголю вам, яко тако радостьбудет на небеси о единем грешнице кающемся, нежели о девятидесятих и девятиправедник, иже не требуют покаяния”.

А нам думается, что кроме этого похвальногоустремления, имеющего в виду спасение живой человеческой души, была еще ипсихологическая причина, в которой преосвященный скорее всего сам не отдавалсебе отчета. Будучи по своему монашескому званию лишен сладостного бремениотцовства, Митрофаний все же не вполне изжил в себе соответствующийэмоциональный отросток сердца, и если Пелагия до известной степени стала емувместо дочери, то вакансия сына до появления Алексея Степановича оставаласьнезанятой. Проницательный Матвей Бенционович, сам многодетный и многоопытныйотец, первым обратил внимание сестры Пелагии на возможную причину необычайнойрасположенности преосвященного к дерзкому юнцу и, хоть в глубине души был,конечно, уязвлен, но нашел в себе достаточно иронии, чтоб пошутить: “Владыка,может, и рад бы был меня в сыновьях держать, но ведь тогда пришлось бы впридачу дюжину внуков принимать, а на такой подвиг мало кто отважится”.

Находясь в обществе друг друга, Митрофаний иАлеша более всего напоминали (да простится нам столь непочтительное сравнение)большого старого пса с задиристым кутенком, который, резвясь, то ухватитродителя за ухо, то начнет на него карабкаться, то цапнет мелкими зубками занос; до поры до времени великан сносит сии приставания безропотно, а когдащенок слишком уж разботвится, слегка рыкнет на него или прижмет к полу мощнойлапой – но легонько, чтоб не сокрушить.