Мальчик Алешенька рос каким-то очень ужсмышленым, так что в одиннадцать лет запросто производил интегральныеисчисления, а к двадцати сулился выйти прямиком в гении по естественной либо поматематической части.

Ленточкины жили не в Заволжске, а в большомуниверситетском городе К., тоже расположенном на Реке, но ниже по течению, такчто когда Алеше пришло время определяться на учебу, его не только приняли втамошний университет безо всякой платы, но даже еще и назначили именнуюстипендию, чтобы учился и взращивал свой талант во славу родного города. Безстипендии учиться он бы не смог, даже и бесплатно, потому что семья была совсемнедостаточная.

К двадцати трем годам, когда до окончаниякурса оставалось не столь уж далеко, Алексей Степанович окончательно вышел налинию нового Эвариста Галуа или Михаэла Фарадея, что признавали все окружающиеи о чем он сам говорил не тушуясь. Однако же кроме большущих способностей юношаобладал еще и огромным самомнением, что не редкость у рано созревших талантов.Был он непочтителен к авторитетам, дерзок, остер на язык и заносчив, что, какизвестно, тому же Эваристу Галуа помешало достичь зрелого возраста и поразить мирвсем блеском своего многосулящего гения.

Нет, Алексея Степановича не застрелили надуэли, подобно юному французу, но попал и он в историю, вышедшую ему боком.

Однажды он посмел не согласиться с отзывом насвой не то химический, не то физический трактат – отзывом, начертанным рукойсамого Серафима Викентьевича Носачевского, светила отечественной науки, а такжетайного советника и проректора К-ского университета. В этом отзыве маститыйученый недостаточно восхитился выводами даровитого студента, чем привелЛенточкина в бешенство. Молодой человек приписал к отзыву Носачевскогопренахальную ремарку и отослал тетрадь обратно.

Ученый оскорбился ужасно (в ремаркеподвергались сомнению сделанные им открытия и вообще ценность вклада егопревосходительства в науку) и, применив административную власть, велел наглецаименной стипендии лишить.

Выходка Алексея Степановича, конечно, былавозмутительна, но, учитывая молодость и несомненную одаренность студента,Носачевский мог бы обойтись и менее суровой карой. Лишение стипендии означало,что Ленточкину придется из университета уходить и срочно поступать накакую-нибудь службу – хоть счетоводом в пароходство, а стало быть, всем великиммечтам конец и могильный крест.

Жестокость проректорова вердикта многиеосуждали, некоторые подбивали Алексея Степановича пойти повиниться – мол,Носачевский суров да отходчив, но гордость не позволила. Юноша избрал другойпуть, вообразив себя рыцарем, вступившим в единоборство с драконом. Исразил-таки змея смертоносным ударом. Отомстил так, что пришлось господинутайному советнику…

Но не станем забегать вперед. История достойнатого, чтобы рассказать ее по порядку.

У Серафима Викентьевича Носачевского имеласьодна слабость, известная всему городу, – болезненное сластолюбие. Сей жрецнауки, хоть и достиг немалых уже лет, не мог спокойно видеть хорошенькоймордашки или кудрявого завиточка над ушком – разом превращался в козлоногогосатира, причем не делал различия меж приличными дамами и кокотками самогопоследнего разбора. Если такая безнравственность и была прощаема обществом, толишь из уважения к корифею К-ской учености, да еще потому, что Носачевский своиэскапады напоказ не выставлял, соблюдал разумную приватность.

Вот в эту-то пяту наш юный Парис его ипоразил.

Был Алеша чудо как хорош собой, но немужественной, а скорее девичьей красотой: кудрявый, густобровый, с пушистыми,изящно загнутыми ресницами, с персиковым пушком на пунцовых щеках – однимсловом, из той породы красавчиков, что очень долго не старятся, лет до сорокасохраняя свежий цвет лица и глянцевость кожи, зато потом быстро начинаютжухнуть и морщиниться, будто надкушенное и позабытое яблоко.

В свои невеликие годы Алеша казался еще юнеедействительного возраста – чистый паж Керубино. Поэтому, когда он нарядился всестрино выходное платье, нацепил пышный парик, приклеил мушку да подкрасилпомадой губы, из него получилась такая убедительная чертовка, что плотоядныйСерафим Викентьевич никак не мог оставить ее без внимания, тем более чтособлазнительная девица как нарочно всё прогуливалась близ особняка егопревосходительства.

Выслал Носачевский к фланерке камердинера. Тотдоложил, что мамзель точно из гулящих, но с большим разбором, по Парижскойулице прохаживается не с целью заработка, а для моциона. Тогда сатир велелслуге срочно затянуть себя в корсет, надел атласный жилет и бархатный сюртук взолотистую искорку и отправился вести переговоры самолично.

Чаровница смеялась, стреляла поверх веераблестящими глазками, но идти к Серафиму Викентьевичу отказалась и вскореудалилась, совершенно закружив ученому мужу голову.

Два дня он никуда не отлучался из дому, всёвыглядывал из окна, не появится ли нимфа вновь.

Появилась – на третий. И на сей раз поддаласьна уговоры, на посулы сапфирового колечка в придачу к двумстам рублям. Нопоставила условие: чтоб кавалер снял в гостинице “Сан-Суси”, заведениироскошном, но несколько сомнительном в смысле репутации, самый лучший номер иявился туда на свидание к десяти часам вечера. Счастливый Носачевский на всеэто согласился и без пяти минут десять, с преогромным букетом роз, уже стучалсяв дверь заранее снятого апартамента.

В гостиной горели две свечи и пахло восточнымиблаговониями. Стройная высокая фигура в белом протянула к проректору руки, нотут же со смехом отпрянула и затеяла с изнывающим от страсти Носачевским легкийфлирт в виде игривого бегания вокруг стола, а когда Серафим Викентьевич совсемзапыхался и попросил пощады, был явлен ультиматум: беспрекословно выполнять всераспоряжения победительницы.

Его превосходительство охотно капитулировал,тем более что кондиции звучали соблазнительно: красавица сама разденетлюбовника и введет его в будуар.

Трепеща от сладостных предвкушений,Носачевский дал легким, стремительным пальцам снять с себя все одежды. Непротивился он и когда фантазерка завязала ему глаза платком, надела на головукружевной чепчик, а ревматическое колено обмотала розовой подвязкой.

– Идем в обитель грез, мой утеночек, – шепнулаковарная искусительница и стала подталкивать ослепшего проректора в сторонуспальни.

Он услышал скрип открывающейся двери, затемполучил весьма ощутимый толчок в спину, пробежал несколько шагов и чуть не упал.Створка сзади захлопнулась.

– Пупочка! – недоуменно позвал СерафимВикентьевич. – Лялечка! Где же ты?

В ответ грянул дружный хохот дюжины грубыхглоток, и нестройный хор завопил: