Все свои многочисленные успехи наархипастырском поприще Митрофаний приписывал Господу, смиренно признавая себятолько видимым орудием невидимо действующей Силы, и на словах былсовершеннейший фаталист, любил повторять: “Ежели Богу угодно, то непременносбудется, а если Богу не угодно, то и мне не надобно”. Но на деле большеруководствовался максимой “На Бога надейся, а сам не плошай” и, надо сказать,плошал редко, не обременял Господа лишними заботами.

Нечего и говорить, что епископ сразу жезагорелся ехать в Новый Арарат сам, чтобы вразумить и пресечь (вероятиекакой-либо подлинной мистики допустить он решительно отказывался и видел вВасилисковом явлении либо повальное замутнение рассудка, либо чью-то каверзу).

Осмотрительный Матвей Бенционович владыку отпоездки отговаривал. Высказывался в том смысле, что слухи – материятрудносмиряемая и опасная. На каждый роток не накинешь платок. Административноевмешательство в подобных случаях дает такой же эффект, как если тушить пожаркеросином – только пуще огонь распалить. Предложение Бердичевского былоследующее: преосвященному на острова ни в коем случае не плыть и вообще делатьвид, будто ничего там особенного не происходит, а потихоньку послать в Новый Арараттолкового и тактичного чиновника, который во всем разберется, найдет источникслухов и представит исчерпывающий доклад. Ясно было, что под “толковымчиновником” Матвей Бенционович имеет в виду себя, являя всегдашнюю готовностьзабыть обо всех текущих делах и даже семейных обстоятельствах, если можетпринести пользу своему духовному наставнику.

Что до Пелагии, то, соглашаясь с Бердичевскимотносительно нецелесообразности архиерейской инспекции, монахиня не виделарезона и в откомандировании на острова светского человека, который, во-первых,может не понять всей тонкости монастырского быта и монашеской психологии, аво-вторых… Нет, лучше уж привести этот второй аргумент дословно, чтобы онцеликом остался на совести полемистки.

– В вопросах, касающихся непостижимых явленийи душевного трепета, мужчины слишком прямолинейны, – заявила Пелагия, быстропощелкивая спицами – после третьего стакана чаю она, испросив у владыкипозволения, достала вязанье. – Мужчины нелюбопытны ко всему, что импредставляется неважным, а в неважном подчас таится самое существенное. Гденужно что-нибудь построить, а еще лучше сломать – там мужчинам равных нет. Еслиже нужно проявить терпение, понимание, а возможно, и сострадание, то лучшедоверить дело женщине.

– Так женщина при виде призрака сразу вобморок бухнется или того пуще истерику закатит, – поддразнил инокиню архиерей.– И не выйдет никакого толку.

Пелагия посмотрела на поползший вкривь и вкосьряд, вздохнула, но распускать не стала – пусть уж будет, как будет.

– Нипочем женщина в обморок не упадет иистерики не устроит, если рядом мужчин нет, – сказала она. – Женские обмороки,истерики и плаксивость – это все мужские выдумки. Вам хочется нас слабыми дабеспомощными представлять, вот мы под вас и подстраиваемся. Для дела было былучше всего, если б вы, отче, благословили дать мне отпуск недельки на две, натри. Я бы съездила на Ханаан, поклонилась тамошним святыням, а заодно ипосмотрела, что за призрак у них там витает над водами. В училище же с моимидевочками пока позанимались бы сестра Аполлинария и сестра Амвросия. Однагимнастикой, другая литературой, и всё отлично бы устроилось…

– Не выйдет, – с видимым удовольствием прервалмечтания духовной дочери преосвященный. – Или ты забыла, Пелагитешка, что наАрарат монахиням хода нет?

И этим инокине сразу рот закрыл.

В самом деле, по суровому ново-араратскомууставу черницам и послушницам путь на острова был заказан. Постановление этодревнее, трехсотлетней давности, но и поныне исполнялось неукоснительно.

Так было не всегда. В старину на Ханаане рядомс мужским монастырем располагалась и женская обитель, только от этого соседствастали происходить всякие соблазны и непотребства, поэтому, когда патриархНикон, радея о восстановлении чести иноческого сословия, повсеместно устрожилмонастырские уставы, Ново-Араратскую женскую обитель упразднили и монахиням наСинем озере появляться запретили. Мирянкам на богомолие можно, и многие ездили,а Христовым невестам – невестам – нельзя, для них другие святыни есть.

Пелагия, кажется, хотела что-то возразитьМитрофанию, но, взглянув на Бердичевского, промолчала. Таким образом дискуссияо Черном Монахе, затеянная триумвиратом умнейших людей Заволжской губернии,зашла в тупик.

Разрешил затруднение, как обычно и случалось вподобных случаях, преосвященный Митрофаний – во всегдашней своей парадоксальнойманере. У владыки была целая теория о полезности парадоксов, которые имеютсвойство опрокидывать слишком уж громоздкие построения человеческого разума,тем самым открывая неожиданные и подчас более короткие пути к решениюпроблематических задач. Архиерей любил взять и огорошить собеседникакакой-нибудь неожиданной фразой или невообразимым решением, предварительноприняв вид самой мудрой и строгой сосредоточенности.

Вот и теперь, когда доводы были исчерпаны, неприведя ни к какому выводу, и наступило удрученное молчание, владыка нахмурилбелый, в три вертикальные морщины лоб, смежил веки и стал перебирать сандаловыечетки своими замечательно белыми и ухоженными пальцами (к рукам Митрофанийотносился с подчеркнутой заботливостью и почти никогда не появлялся внепомещения без шелковых перчаток, объясняя это тем, что духовное лицо,прикасающееся к Святым Дарам, должно наблюдать руки как можно уважительней).

Посидев так с минуту, преосвященный сноваоткрыл свои синие глаза, в которых сверкнула искорка, и сказал тономнепререкаемости:

– Алеша поедет, Ленточкин.

Матвей Бенционович и Пелагия только ахнули.

* * *

Даже если нарочно постараться, вряд ли было бывозможно выдумать более парадоксального кандидата для тайной инспекции поделикатнейшему внутрицерковному делу.

Алексей Степанович Ленточкин, которого из-заюности лет и румяной припухлости щек за глаза называли не иначе как Алешей (амногие так и в глаза – он не обижался), появился у нас в городе недавно, носразу попал в число особенных архиереевых фаворитов.

Для того, впрочем, имелись и вполнеизвинительные основания, поскольку Алексей Степанович был сыном старинноготоварища владыки, который, как известно, до пострига служил кавалерийскимофицером. Этот сослуживец Митрофания погиб майором на последней Турецкой войне,оставив вдову с двумя малютками, дочкой и сыном, и почти безо всяких средств ксуществованию.