– Увы, нет, – перебил Самсонов. – Но уверен, она замечательная. И я с вами совершенно согласен: серийные убийцы так часто не убивают, поскольку им необходимо накопить негатив, так сказать. Чтобы потом последовала мощная разрядка. И насчет того, что жертвы были знакомы, вы тоже правы. Это редкий случай.

– И поэтому вы здесь, в клубе? – снова прищурившись, спросил Тавридиев.

– Мы проверяем личности убитых, – уклончиво ответил Самсонов. – Надеюсь, вы не станете говорить остальным, что я ищу среди них убийцу, как вы, вероятно, подумали.

Тавридиев усмехнулся.

– Подумал, подумал. Нет, не стану. Но я очень сомневаюсь, что один из тех, с кем мне доводилось играть здесь, способен убить кого-то, кроме пешки или фигуры.

– Если вы написали книгу о поведении серийников, то, конечно, знаете о «маске нормальности», – парировал Самсонов.

– Вы правы, – кивнул Тавридиев. Он снова задумчиво поскреб клеточки на доске. – Просто одно дело – писать книгу, а другое – допустить, что кто-то из твоих знакомых убийца. Понимаете?

– Прекрасно понимаю. Так что давайте отбросим личные впечатления и сосредоточимся на Бончовска и Йорге. Что можете о них сказать?

Тавридиев снял очки, посмотрел через них на свет, но не надел, а положил на шахматную доску. Глаза у него были маленькие, светло-серые и немного воспаленные.

– Эти двое часто играли друг с другом и уходили вместе. Я думаю, они общались и за стенами клуба. Большего сказать не могу.

– Они рассказывали о своем прошлом? О родственниках, как и почему эмигрировали в Россию.

Тавридиев покачал головой.

– Никогда, насколько я помню. По крайней мере я таких разговоров не слышал.

– Ясно. А вы с ними общались вне клуба?

– Нет.

– Какими они был игроками? – сам не зная зачем, спросил Самсонов.

– Неплохими. Особенно Богдан. Почти всегда выигрывал. Рому это ужасно злило.

– Что ж, думаю, этого пока достаточно. Спасибо.

– Я могу быть свободен?

– Абсолютно.

Тавридиев встал, но уходить не торопился.

– Знаете, я бы хотел вам помочь, но понимаю, что вы не станете задействовать меня в расследовании. А жаль, это могло бы стать для меня полезным опытом.

– Для написания новой книги?

– Почему бы и нет? В любом случае я хочу вам сказать то, что, возможно, вы и так знаете. Слышали про гештальт?

– Боюсь, что нет, – признался Самсонов. – Что это такое?

– Способность мозга восстанавливать целое по его части. Например, слышите вы протяжный гудок, а представляете пароход.

– Понимаю. Но какое отношение гештальт имеет к серийным убийствам?

Тавридиев забавно поднял указательный палец.

– Самое прямое. Убийца действует в соответствии с замыслом, который должен быть полностью воплощен. Все элементы задуманного он хочет видеть на своем месте.

– То есть стремится завершить гештальт? – кивнул Самсонов.

– Иногда такое стремление становится основополагающим и делает убийцу уязвимым. Возможно, вам это пригодится.

– Кто знает. Во всяком случае, постараюсь запомнить.

После Тавридиева в комнату зашел грузный мужчина лет сорока, с большими залысинами и носом картошкой. Его глаза навыкате смотрели испуганно. Кроме того, он почти не моргал.

– Леонид Антонович Рыбкин? – на всякий случай уточнил Самсонов.

Мужчина кивнул.

– Он самый.

– Старший лейтенант Самсонов. Мне нужно задать вам несколько вопросов о Бончовска и Йорге. Знаете таких?

– Да, конечно. – Рыбкин нервно поерзал. – А при чем тут Богдан?

– Его тоже убили.

– Господи Иисусе! – Рыбкин широко перекрестился, подняв глаза к потолку. – Когда? Кто?

– Недавно. Кто – как раз и предстоит выяснить.

– А убили так же, как Рому?

– Именно.

Рыбкин на мгновение скорбно прикрыл глаза. Когда он поднял веки, зрачки снова остановились на лице Самсонова.

– Вы меня подозреваете? – спросил он глухо.

– Вовсе нет. С чего вы взяли? Обычный опрос людей, знавших убитого. Разве, когда убили Бончовска, полиция не приезжала?

– Приезжала, – состроил кислую мину Рыбкин.

– Итак, вы хорошо знали убитых?

– Нет. Так, играли несколько раз.

– Кто выигрывал?

– Чаще всего я, но иногда и кто-нибудь из них.

– Думаете, они были друзьями?

– Понятия не имею.

– Они уходили вместе?

– Не знаю. Я поздно ухожу, одним из последних.

– Кем вы работаете? – Самсонов специально чередовал вопросы, чтобы сбивать собеседника с толку и не давать возможности подготовиться к ответу.

– Преподаю в колледже.

Надо же: опять педагог.

– В каком? – поинтересовался полицейский, беря ручку, чтобы сделать запись в блокноте.

Рыбкин продиктовал название.

– Литературу, – добавил он. – Это имеет значение?

– Пока не знаю, – уклончиво ответил Самсонов. – Что можете сказать об убитых? Какое они производили впечатление?

– Ну, как сказать… – Рыбкин опять поерзал. – Не знаю, кем они работали, но точно не играли в консерватории.

– Хотите сказать, они не были интеллигентами? – переформулировал Самсонов.

– Да уж вряд ли! – фыркнул Рыбкин.

– Почему вы так думаете?

– По тому, как они говорили, вообще держались.

– А кем они, по-вашему, могли бы быть?

– Не знаю. Рабочими, например. Спортсменами. Военными в конце концов.

– Они употребляли какие-то специфические слова? – подумав, спросил Смирнов.

– Профессионализмы? Нет, не припоминаю. Хотя нет! Был один момент, я обратил на него внимание. Йорг несколько раз указывал направление, ориентируясь по часам. Ну, знаете, как говорят военные: стул на двенадцать часов, например.

Самсонов кивнул.

– Что еще можете сказать о них?

– Дайте подумать. – Рыбкин сложил руки на объемном животе и прикрыл на несколько секунд глаза.

– Знаете, что? – проговорил он вдруг. – Мне сразу показалось странным, что они говорят без акцента.

– Серьезно?

– Да. Ни у одного, ни у другого. А ведь, кажется, они не так давно переехали в Россию.

– Не очень давно, вы правы. А они не рассказывали о своем прошлом? Родственники, учеба?