рассудку вопреки.

 На южном солнышке болтают старики:

– Московские балы… Симбирская погода…

 Великая война… Керенская свобода…

 И – скоро сорок лет у Франции в гостях.

 Жужжанье в черепах и холодок в костях.

– Масонский заговор… Особенно евреи…

 Печатались? А где? В каком Гиперборее?

…На мутном солнышке покой и благодать,

 Они надеются, уже недолго ждать —

 Воскреснет твердый знак, вернется ять с фитою,

 И засияет жизнь эпохой золотою.

1955

Ирина Одоевцева

(1901–1990)

«Вечность? Но вечности нет…»

Вечность? Но вечности нет.

Счастье? Но счастья не будет.

Мы прожили столько лет,

А жизнь нашу всякий осудит.

Осудит сейчас и потом,

Когда нас не будет на свете.

За сложное в самом простом,

За музыку в каждом предмете,

За верность везде и всегда

И даже за детскость нрава.

– Судите же нас, господа.

Судить вы имеете право.

«Дождь шумит по грифельной крыше…»

Андрею Седых[3]

Дождь шумит по грифельной крыше,

Еле слышно скребутся мыши

Там, внизу, этажом пониже —

Очень много мышей в Париже.

Снова полночь. И снова бессонница,

Снова смотрит в мое окно —

За которым дождь и темно —

Ледяная потусторонница.

Как мне грустно! Как весело мне!..

Я левкоем цвету на окне,

Я стекаю дождем по стеклу,

Колыхаюсь тень в углу,

Легким дымом моей папиросы

Отвечаю на ваши вопросы —

Те, что вы задаете во сне

О вчерашнем и завтрашнем дне.

1950

Александр Перфильев

(1895–1973)

Бессмыслица

 Я начал жить в бессмыслицу войны,

 Едва лишь возмужал, расправил плечи.

Как будто для того мы рождены,

Чтобы себя и всех кругом калечить!

 Вагон товарный заменял нам дом,

Минуты перемирий – полустанки,

Чтобы успеть сходить за кипятком,

Съесть корку хлеба, просушить портянки…

Любовь, роняя угольки тепла,

Дымила, тлела… и не разгоралась.

Вслед за войной война другая шла…

Жизнь кончилась. Бессмыслица осталась.

Вера Булич

(1898–1955)

«Кричат на улице, играя, дети…»

Кричат на улице, играя, дети,

И в окна веет свежая весна.

Пройдет когда-нибудь, как все на свете,

И эта безысходная война.

Но уж не теми смотрим мы глазами

На года вечный кругооборот.

Мы видели развалины и пламя.

И пепла тусклого на всем налет.

Душа скорбит, и жизнью воскрешенной

Навряд ли мир развеселит ее.

Скорбит душа, как Лазарь искушенный,

Познавший смерть и снова бытие.

1942

Иван Савин

(1899–1927)

«Оттого высоки́ наши плечи…»

Оттого высоки́ наши плечи,

А в котомках акриды и мед,

Что мы, грозной дружины предтечи,

Славословим крестовый поход.

Оттого мы в служеньи суровом

 К Иордану святому зовем,

Что за нами, крестящими словом,

 Будет воин, крестящий мечом.

Да взлетят белокрылые латы!

Да сверкнет золотое копье!

Я, немеркнущей славы глашатай,

О́тдал Господу сердце свое…

Да прии́дет!.. Высокие плечи

Преклоняя на белом лугу,

Я походные песни, как свечи,

Перед ликом России зажгу.

1923

«И канарейки. И герани…»

И канарейки. И герани.

И ситец розовый в окне,

И скрип в клеенчатом диване,

И «Остров мертвых» на стене;

И смех жеманный, и румянец

Поповны в платье голубом,

И самовара медный глянец,

И «Нивы» прошлогодний том;

И грохот зимних воскресений,

И бант в каштановой косе,

И вальс в три па под «Сон осенний».

И стукалку на монпансье, —

Всю эту заросль вековую

Безумно вырубленных лет,

Я – каждой мыслею целуя

России вытоптанный след, —

Как детства дальнего цветенье,

Как сада Божьего росу,

Как матери благословенье,

В душе расстрелянной несу.

И чем отвратней, чем обманней

Дни нынешние, тем родней

Мне правда мертвая гераней,

Сиянье вырубленных дней.

1925

Николай Туроверов

(1899–1972)

Крым

Уходили мы из Крыма

 Среди дыма и огня.

 Я с кормы все время мимо

 В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

 За высокою кормой,

 Все не веря, все не зная,

Что прощается со мной.

 Сколько раз одной могилы

 Ожидали мы в бою.

 Конь все плыл, теряя силы,

 Веря в преданность мою.

 Мой денщик стрелял не мимо —

 Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

 Я запомнил навсегда.

<1949>

«Мороз крепчал. Стоял такой мороз…»

 Мороз крепчал. Стоял такой мороз,

Что бронепоезд наш застыл над яром,

 Где ждал нас враг, и бедный паровоз

 Стоял в дыму и задыхался паром.

 Но и в селе, раскинутом в яру,

 Никто не выходил из хат дымящих, —

 Мороз пресек жестокую игру,

 Как самодержец настоящий.

 Был лед и в пулеметных кожухах;

 Но вот в душе как будто потеплело:

 Сочельник был. И снег лежал в степях.

 И не было ни красных и ни белых.

<1950>

Раиса Блох

(1899–1943)

«Принесла случайная молва…»