заключение народного депутата Лиандра о событиях в Вильнюсе». И про его награждение литовским орденом Трёх Звёзд сообщали в новостях по телевизору.

– Поэтому я им строго-настрого наказала прочесть для начала «Повесть о Зое и Шуре». Плюрализм – так уж плюрализм, правда?

– Пускай читают, хорошая книжка. Я бы, правда, им ещё рассказал... Помнишь, у нас в школе был стенд с фотографией моего деда Тушера в военной форме и с фрагментами его воспоминаний о войне?

– Да, был такой.

– Ну, вот и пересказала бы мальчишкам. Про сожжённую деревню. Про людей, которые зимой в тридцатиградусный мороз выживали в лесу в землянках... Короче, а какого хрена наступающим советским бойцам было любить немецкое население? За какие заслуги? За наших парней и девчонок, которых они у себя эксплуатировали как рабов? Вот солдатики фрицев и не любили.

Ибо не за что было.

Ответить женщина не успела – автомобиль парковался у ресторана.

– «Санитарный день». Джо, у них…

– Мая, для всех прочих у них сегодня действительно санитарный день. Пойдём!

Это был не самый большой ресторан города. Но всё равно – сидя в зале только вдвоём с Джорджем, Мая чувствовала себя как-то неуверенно.

– Как ты это сделал, Джо?

– Обыкновенно. Ресторан теперь частный. Хозяину позвонили из службы безопасности главы государства и поинтересовались – сколько он в среднем получает прибыли за один вечер работы ресторана? Не обижать же человека. Когда ему предложили аналогичную сумму, он и вовсе решил, что со спецслужбами надо дружить. И сообщил, что отныне всегда готов по первому звонку. – Зачем тебе это?

– По-твоему, Мая, вечер с тобой не стоит пары тысяч американских денег? За встречу!

Они звякнули бокалами.

– И вообще, если хочешь знать, я чувствую себя немного виноватым. Эту встречу надо было устроить значительно раньше.

– А почему вдруг ты захотел меня увидеть?

– Во-первых, ты написала мне письмо, с которого удивилась вся моя канцелярия. Они не ожидали, что кто-то, ради выхода на меня, просто возьмёт адресно-телефонный справочник Мошковца, найдёт там адрес Службы безопасности президента и напишет по нему. Потом почта доставит письмо... У нас на фасаде здания стоят камеры наружного наблюдения – так забавно порой смотреть, как прохожие, заметив, мимо чего они идут, прибавляют шаг. Инстинктивно как-то.

– Справедливости ради, я бы тоже прибавила шаг.

– Но вместо этого ты села и написала мне письмо. Потому что вот такой я тебя и помню. По решимости ты всегда давала фору многим мальчишкам в нашей школе.

– Нет, ты знаешь... Первое, что я сделала, когда отправила тебе письмо, то подумала – ну вот зачем? Я же тоже газеты читаю, телевизор смотрю. Я знаю, какие у тебя отношения… с прошлым.

А тут – зовут на встречу выпускников.

– Вот я и подумал. Зачем мне встреча выпускников, если единственная, кого я хочу видеть, – это ты. Костю Первого я исправно вижу минимум раз в квартал, когда он приезжает в «Беркут» с договорами на поставку сельхозпродукции. Тео… в смысле – Теся вообще какое-то время была моей любовницей. И только с тобой не виделись. Короче, я подумал – и решил. Встречу выпускников мы устроим с тобой отдельно, а что касается школьного мероприятия... Составьте список – чего и сколько надо. Какой выпивки, какой еды, в каком количестве. Я организую. И – не возражай. Имею право помочь бывшим одноклассникам в проведении встречи выпускников.

– Осталось уговорить Таисию Кононовну всё это принять.

Джордж не выдержал – рассмеялся.

– Мая, ты всё-таки неисправимая идеалистка. Была бы Таисья той, кого она из себя корчит – новый учебный год в сентябре 1991-го начался бы с новым директором школы и новым учителем истории. В той ситуации, в которой она оказалась, настоящие идейные садятся и пишут заявление по собственному – не желаю, мол, с вами, иудами, дальше дела иметь. Вот вам моё громкое фэ и вагон презрения – и расстанемся. Так что – не переживай.

И поставленного мной шампанского выпьет, и закуски отведает.

Мая тяжело вздохнула.

– Не мне тебя судить, Джо. Хоть ты и ошибаешься. Что я о ней знаю, говорит о другом.

– Да? И о чём же?

– Ну, например, в нашей школе до сих пор работает пионерская организация. Конечно, уже не как часть всесоюзной, а как местное объединение. И учебники там ещё советские. А почему она осталась... Чтобы хоть сюда, в её школу, не допустить… – она замолчала.

Джордж улыбнулся.

– Ты хотела сказать – не допустить никаких альтернативных мнений о событиях в Вильнюсе? Мая, не надо меня бояться. Я уже давным-давно взрослый мальчик и, пожалуй, лучше других представляю, сколько народа в этой стране желает моей смерти, потому что считает меня предателем. Только... Я той стране войну не объявлял. Служить ей я не хотел никогда – это правда. Не собирался ей отдавать никакие «долги перед родиной», потому что ничего у неё не занимал – тоже правда. Но воевать? Жили бы как соседи по даче, друг друга не трогая. Но ей не хотелось жить в добром соседстве. Ну что же – это был её выбор. Как говорил кумир нашей Таисьи товарищ Стальной, если немцы хотят истребительной войны – они её получат. Вот и получили. Извини, я опять о чём-то не о том заговорил.

Он взял женщину за руку.

– Мая, можно два личных вопроса?

Она подняла глаза и кивнула.

– Скажи, а зачем ты написала то ходатайство в суд в 82-м? Там ведь всё написано твоей рукой, то есть инициатива была твоя.

Она снова опустила взгляд.

– Несправедливость, – произнесла после долгой паузы. – Это была какая-то вопиющая несправедливость. Ты этого не заслуживал. Я не знаю, что надо было с тобой делать. Может... Может, надо было бы отправить тебя на срочную службу в армию, но – не под суд. Это была огромная, трагическая