на спину и лежал без дыхания несколько минут, пока на его теле растворялись росчерки тёмных вен. Наконец усталые глаза медленно открылись.

— Артём? Это ты?! — Спросил Макс.

Артём лежал с усталым, непонимающим, растерянным взглядом. Немного ощупал и оглядел себя, и только после этого кивнул.

— Не понимаю… — Пространно сказал он. — Он ведь обещал…

— Послушай, Артём, я не знаю, сколько у нас времени, но я едва смог пробудить тебя, в тебе сидит лютый зверь, твои чувства ранили его, но он вернётся, если сейчас же ты не прищучишь его. Нужно сосредоточиться, найти и попытаться раздавить! Делай так как обычно поступаешь с гневом!

— О как! — Ответил Артём. — Но я, я не уверен.

— Зато я уверен, ты справишься! — Сказал Макс.

Артём вздохнул.

— А как же моя Анна?

— Артём, на кону судьба целого города, нашего города! Я не могу ничего обещать.

Макс не договорил, заметив, что левый глаз Артёма почернел, а по лицу разлились вены.

— Он обещал мне вернуть её, когда закончит с делами, таков был уговор. Ты можешь предложить ту же цену? — Спросил Артём.

Макс молчал.

— Я так и думал, а значит, мы не договоримся. — Артём поднялся.

И Макс отпрянул.

— Что ты затеял?!

— Ты сказал сделать то, что обычно делаешь с гневом, но обычно я ничего с ним не делаю, а просто… — По Артёму разлилась целая паутина вен не только чёрных, но и красных, пурпурных, золотых. — Твоя вера в людей подвела тебя, Максимка. Зря ты причинил боль Ранзору, он своё уже выстрадал.

— И ты готов погубить целый мир?

— Анна и есть мой мир. — Ответил он, и по его багрово-глинистому телу разлились целые сети разноцветных вен.

Макс хотел было ещё разок зачитать стих, но только открыл рот, а каменная рука уже стиснула шею и приподняла. Из горла вышел лишь хрип. Макс беспомощно болтал ножками и силился отцепить руку от своего горла, но так уж вышло, что он не смог.

— Ты слышал его, мы оба сделали выбор и будем следовать ему до самого конца. — Произнёс ехидный, склеенный из двух, голосок. — Мы не отступим с этой стези, чего бы это не стоило.

— Впрочем, как и я. — Слабо прохрипел Макс.

Ранзор усмехнулся.

— Смерть довольно специфический выбор, но и редким я бы его не назвал, вспомнить только статистику суицидов… бррр! Прямо мороз по коже, но я и это исправлю. Счастливцы никогда не познают страха смерти!

Макс всё ещё держал брешь широко раскрытой и читал Ранзора, в котором, несмотря на всё разнообразие, всё ещё доминировала тьма.

— Я выбрал верность и веру, в себя и в других, я выбрал адекватность, критический взгляд и творческий метод! Силу, красоту и ум! Я выбираю жизнь и талант! А что же выбрал ты? Ненависть? Удаль? Страх? Отчаяние? Пустоту? Что!? — Закричал Макс и, резко вывернувшись, вырвался из хватки Ранзора.

— Я могу быть всем сразу! — Процедил он.

— Неужели? Это и есть твоя универсальная стихия? К ней ты так стремишься словно одержимый? Но осознаешь ли ты, что эта твоя натура, которую ты зовёшь счастьем, не существует? Ты выдумал её, потому что существующие стихии тебя отвергли, и теперь ты только и делаешь, что предаёшь их, предаёшь себя и саму жизнь! Ты проклят, а вся твоя мания и одержимость, твоя идея это разложение душ и жизни, ты просто ещё один заложник ужасной идеи — энтропии. Кто-то манипулирует тобой. — Произнёс Макс.

Ранзор расхохотался.

— Я просто раздавлю тебя, а потом закончу начатое, договорились?

Ранзор вытянул руку и выпустил потоки чёрного огня, но при встрече с Максом они вдруг затянулись в брешь и рассеялись. А Макс так и стоял на месте, словно ничего не происходило, пока вокруг шла вся эта бойня между воинами камня и зомби. Макс просто стоял посреди этого безумия и с пониманием глядел на Ранзора.

— Это материя страха, да? Неважно, все мои чувства теперь только мои. Но я понимаю и всю твою боль, я даже могу разделить её. Скажи, каково это осознавать, что после всех этих стараний лишь один человек видит и чувствует тебя настоящего, такого потерянного и непонятого всем миром? Я думаю, всё, что случилось — ты ведь не к этому стремился, правда?

— Замолчи, не смей говорить со мной! Даже смотреть на меня! — Ранзор глядел исподлобья и чернел, исходил тьмой, выделяющейся даже на фоне тёмных паров.

Он двинулся тяжёлой поступью, взглянул сверху вниз, и тяжёлая каменная рука обрушилась Максу на плечо. Он закричал, упал на колени, и тогда каменная нога врезалась ему прямо в лицо. Макс рухнул на спину.

— Всё время забываю, что ты просто человек. — Констатировал Ранзор.

Макс постанывал, затем схватился за разбитое лицо и начал вставать.

— Я сожалею, что ты сбился с пути и пал во тьму, откуда не увидишь света истинной стези, мне жаль, что всё так получилось… — Произнёс он, поднявшись на четвереньки.

Но тут же после этих слов каменная нога ударила по рёбрам. Раздался тихий хруст. Макса опрокинуло. Голос его задрожал, когда он заговорил, лёжа на спине.

— В меня верили, вокруг были люди, чья поддержка помогла выбрать направление и двигаться вперёд, придавала сил и надежды, учила любви и уважению. И я сожалею, что таких людей не оказалось в твоей жизни, возможно поэтому ты выбираешь страх, отчаяние и злобу, лишь этому тебя и научили. И ты прав, ты можешь выбрать что угодно. Так сделай это! — Ранзор двигался на Макса тяжёлыми шагами, и эта тяжесть чувствовалась в воздухе и на земле, ложилась Максу на душу сквозь брешь, а он всё рвался к крупинкам света.

— Ты сбился с пути, но в этом нет твоей вины, и я прощаю тебя за всё. — Сказал Макс.

Ранзор стоял над ним, и его огромная каменная стопа ударила прямо в живот, сдавила внутренности и осталась вдавленной. Макс рефлекторно дёрнулся и застонал, рот наполнился кровью.

— Как смеешь ты меня прощать? Сочувствовать? Жалеть? Кто погубил твоих родителей, я или ты, когда морочил мне голову, хотя мог сказать правду, сделать всё, чтобы спасти мамочку и папочку, но что сделал ты?! — Ранзор усмехнулся. — Сможешь ли ты теперь простить себя? Хватит ли у тебя смелости для такого, лжеизбранный?

Макс было схватился за сердце, собрал все мысли воедино, только бы закрыть брешь, но яд уже просочился в душу свинцовым отравляюще-изъедающим чувством вины. В глазах темнело. Ранзор давил ногой.

И Макс начал проваливаться в гладь, в эту трясину, которая распускала на его