В коттедже жизнь была скучной, заполненной домашними делами. "Это была очень тихая жизнь, в согласии с нашими идеями, — писала племянница, — но все очень много читали". Этим все сказано. Возможно, Джейн и Кассандра ограничили свою светскую жизнь просто потому, что устали от необходимости притворяться. Писательница Мэри Берри, которой в 1823 году исполнилось шестьдесят, вспоминала свои чувства, когда ей было двадцать один: "Как я тогда жалела, что родилась женщиной и лишена жизни и положения, которые, будучи мужчиной, я могла бы иметь в этом мире! Но теперь я успокоилась и смирилась, и больше ничего об этом не скажу".

В письмах Джейн появились элегические нотки. "Сколько перемен ты, должно быть, увидела в Бате", — писала она Марте, которая поехала туда в гости, — и сколько людей и событий, должно быть, прошли перед тобой!" По мере того как она становилась старше, в ее письмах все чаще проступала жалость к старым девам, вдовам и другим нуждающимся. "Возможно, — как-то заметила она, — в похожих обстоятельствах я тоже оказалась бы без друзей".

"Я ненавижу маленькие компании, — признавалась Джейн. — Они держат в постоянном напряжении". Она всегда была слишком замкнутой и с трудом заводила друзей, и с возрастом эта ее черта проявлялась все заметнее. Ее манеры, признавался Фрэнк, были "довольно сдержанными в отношении незнакомцев, что послужило причиной обвинений в высокомерии". Джейн описывала один трудный для нее вечер в обществе, начавшийся в семь часов, как "тяжелую работу", от которой женщин из семьи Остин "освободили" лишь "после одиннадцати". За ужином даже один неудачный гость мог доставить массу беспокойства дамам, у которых просто не было выбора: "Это будет испорченный вечер… Еще одно маленькое разочарование". Да, Джейн действительно могла показаться "несколько скованной и неприветливой с незнакомцами".

За ужином в семьях Хэмпшира обсуждали смерть старого мистера Харвуда из Дина, в доме которого Джейн танцевала с Томом Лефроем. Поместье, приносившее доход в 1200 фунтов в год, должен был унаследовать сын покойного — как и восемь поколений предков до него. Но втайне от семьи старый мистер Харвуд "брал взаймы и отдавал в залог так обильно", что ничего не оставил своей вдове и сестре. Теперь сын обнаружил себя "разоренным… лишенным всех надежд и перспектив". Видя этот близкий пример, дамы из семьи Остин благословляли Бога, который послал им более платежеспособных родственников.

Катастрофа в семье Харвуд затронула и Джейн, поскольку повлияла на ее подругу. Разбились надежды одной из сестер Бигг, Элизабет, овдовевшей миссис Хиткоут, которая собиралась выйти замуж за младшего Харвуда и стать хозяйкой Дина. Она осталась жить в Мэнидаун-парке, но через месяц умер ее отец. Молодой Гаррис Бигг-Уитер и его супруга, на которой он женился вместо Джейн, увезли Элизабет из Мэнидауна, и в 1814 году ей пришлось переехать в Винчестер.

Джейн также была вдохновителем матримониальных планов бывшей гувернантки из Годмершэма, мисс Энн Шарп. Каждый раз, когда та находила новое место, Джейн надеялась, что работодатель влюбится в мисс Шарп. "Она очень хвалит сэра Вильяма — я хочу, чтобы он женился на ней!.. О, сэр Вильям… сэр Вильям… как я вас полюблю, если вы полюбите мисс Шарп!"

Что касается домашних дел, то из Чотон-коттеджа уехал Томас, собравшийся жениться, и его заменил Броунинг, "новая метла, и пока без недостатков… довольно медлительный; но он не шумный, и его ничему не нужно учить". У него имелось два больших достоинства: "Собаки, похоже, любят его не меньше, чем Томаса, — кухарка и Бетси, как мне кажется, счастливы еще больше". В сельской местности собаки играли важную роль, обеспечивая безопасность.

Кухаркам, которые сменяли друг друга в Чотон-коттедже, платили всего 8 фунтов в год, что несравнимо с 25 фунтами, которые мог предложить за ту же работу главный дом поместья. На каждую "новую кухарку" возлагались большие надежды, и одна из них произвела благоприятное впечатление великолепным яблочным пирогом: "хороший яблочный пирог вносит значительный вклад в наше домашнее счастье". Не слишком прочное положение женщин в семье Остин приводило к тому, что им не удавалось установить долгосрочные и прочные отношения с домашней прислугой, рекомендованные авторами "Идеального слуги": "Ничто не приносит таких удобств и не выглядит так достойно для всех сторон, как слуга, много лет живущий в одной семье".

Что касается дальних родственников, то преподобный Томас Ли и его сестра были не слишком счастливы, получив в собственность аббатство Стоунли. "Перемены в их жизнь пришли слишком поздно и не радовали их", — писала Каролина Остин. Другой гость, приезжавший в Стоунли, выражал мнение, что преподобный Томас и мисс Элизабет "чрезвычайно отягощены богатством, которого добились в конце жизни".

Этот гость, Мэри Берри, была уверена, что в руках новых владельцев аббатство Стоунли пропадает впустую. "Это настоящее богатство! — восклицала она. — Оно досталось людям, которые не принесли никакой пользы, не поощряли усовершенствований, не обращались к изящным искусствам, ничего не коллекционировали". Такой дом, как Стоунли, достоин того, чтобы владелец с солидным доходом вдохнул в него жизнь, зажег огонь. Это должна быть сцена для грандиозной пьесы. Если у обитателей великолепного дома, такого как Стоунли, не было средств или желания вести роскошную жизнь, окружающие считали это упущенной возможностью.

После смерти преподобного Томаса у миссис Ли-Перро появился еще один повод для недовольства. Они с мужем не взяли отступные, и теперь им досталось все аббатство. "Бедная миссис Л. П. теперь станет хозяйкой Стоунли, — шутила Джейн, — благодаря унизительным уступкам, которые, откровенно говоря, никогда не были им особенно нужны, — это будет суровым испытанием!"

На самом деле для Ли-Перро уступки были не такими уж "унизительными", и супруги чрезвычайно радовались своему благополучию. Но Джейн имитировала жалобные интонации своей тети, которая принадлежала к тому типу женщин, которые используют выражения "унизительные уступки" и "суровое испытание" в отношении неожиданно свалившегося на них огромного богатства. Таким образом, преподобный Томас после своей смерти оставил "больше несчастных племянников и племянниц, чем кто-либо из обычных жителей Соединенного Королевства", как выразилась Джейн. Она имела в виду себя и своих братьев и сестер, которые, за исключением Джеймса, снова не получили ни пенса. Такой поворот событий вызвал нечто вроде скандала среди близких друзей и родственников. Джейн отмечала, что одна дама "не будет удовлетворена, если к нам немедленно не придет очень солидный подарок" от Ли-Перро. Но солидный подарок так и не пришел.

Все это означало, что у Джейн появилась еще одна веская причина писать — заработок. В следующей книге найдут свое отражение хорошо знакомые ей чувства, которые испытывает бедная родственница в богатом доме. В феврале 1811 года она начала работу над "Мэнсфилд-парком". Джейн больше не хотела высмеивать чувствительные романы 1790-х, как она делала это в "Леди Сьюзан", "Чувстве и чувствительности" и отчасти в "Гордости и предубеждении". Ей нужно было найти новую тему. Это было время расцвета романтизма. Джейн читала лорда Байрона, но ценила его невысоко: "Прочла "Корсара", заштопала нижнюю юбку; больше заняться было нечем", — писала она. Джейн делала вид, что расстроилась, когда сэр Вальтер Скотт стал сочинять не только стихи, но и романы. "Не дело Вальтера Скотта писать романы, особенно хорошие, — жаловалась она. — Это нечестно. Он заработал достаточно славы и богатства как поэт и не должен отнимать хлеб у других людей". Она восхищалась его произведениями, но "Мэнсфилд-парк" будет настолько далек от них, насколько это возможно.