недоучек на серьезные операции посылают? Хотя в сумеречном сознании нашего отца часто рождаются новаторские идеи! – и он повернулся к этим двоим. – А скажите-ка мне, мизерабли, а за какие вины вас-то удостоили поставить в разработку?

В удивленно распахнутых глазах белобрысого мелькнуло понимание.

– Морган, – заполошно сказал он, – кто-то мне когда-то говорил, что его отец - полковник в… сам знаешь где!

– А давай-ка мы с тобой будем отсюда сваливать, – задумчиво отозвался неандерталец, который, оказывается, умел говорить.

Арчев мельком глянул на них и секунду подумал. И сказал, не повышая голоса:

– Ну хорошо, берите их.

Неандерталец вскочил и пинком отшвырнул легкий столик. Зазвенела битая посуда, завизжали девушки, толпа отшатнулась к стенам; четыре молодца в штатском синхронно встали из-за столов и начали смыкать периметр. Наступило несколько секунд затишья – девушки набирали воздуха в грудь – и Арчев, выбираясь из-за столика на опустевшем пространстве, дружелюбно сказал этим двоим:

– Не советую оказывать сопротивление, господа. Всё это будет в протоколе.

Снова поднялся визг и грохот, а белобрысый псих вдруг сказал (Герман его хорошо расслышал):

– Кэп, идем.

Белобрысый почему-то выглядел совершенно успокоившимся, даже веселым. Он смотрел куда-то поверх плеча неандертальца; и тот мельком оглянулся назад и что-то там, верно, тоже углядел; хотя что? Там была только толпа, которая, давясь, теснилась к стенам.

И тут он увидел.

Увиденное оглушило его. Он в самом деле как будто оглох и ослеп, глядя в портал, по краю которого бежали радужные отсветы. Он не мог оторвать глаз, он онемел, его парализовало. Он сразу вспомнил всё.

– Морган, а ведь он его видит.

Это говорил белобрысый псих. Оказывается, вокруг портала продолжались какие-то события. Но он не мог больше в них участвовать – ни в каких событиях этого сучьего, насквозь прогнившего ублюдочного мира!

– Он его видит! – изумленно повторил белобрысый, а Герман парализованно стоял и глядел в портал, и мог только слушать. – Он видит гейт!

– Нам надо отрываться, – сказал качок сквозь зубы и так быстро, что его едва можно было понять. Боевики вокруг них очень неторопливо смыкали круг.

– Мы не можем, – в отчаянии сказал белобрысый. – Мы в другой раз не дойдем, Капитан!

– Аптека, – теперь тот почти рычал, – заканчивай свои дела!

– Резной ветер, – сведенными губами проговорил Герман, глядя в портал. – Хрустальный ветер…

– Пошли, – вдруг сказал ему белобрысый. – Ты ведь вспомнил?

– Ты что, Печкин, – прорычал неандерталец, – охренел?

– Ты ведь этого хотел? – торопливо спросил белобрысый и схватил Германа за рукав. – Ты всё вспомнил? Ну, может, не всё, но вспомнил? Ты пойдешь? Выйти ты должен сам.

Десятипудовыми ногами Герман сделал шаг вперед.

Неандерталец странно, плавно присел, и ближайший к нему боевик – слева от него – вдруг оказался на полу, со звуком, от которого загудели, кажется, даже стены сквозь усиливающийся шум. Неандерталец как будто нежно обнял второго, который был справа, и тот клюнул носом и пошел вокруг него маленькими шагами прямо по направлению к третьему, стремительно ускоряясь. Столкнулись они с тем же звоном и гулом – как будто ими ударили в колокол. Визжа и давясь, паникующая толпа постепенно вытеснялась в коридор, зал пустел, и через несколько секунд нападающие примут решение открыть стрельбу.

– Скорее, – чуть не плача, закричал белобрысый, а легкая серебристая рыбка лезвия в руках качка перечеркнула лицо четвертого нападающего, и в воздухе на мгновение осталась удивительной красоты алая дорожка ажурных капель. – Быстрее, твою мать, ты же можешь, ты же вспомнил! Ты сам должен переступить порог!

И воздух Фриланда после оборвавшегося грохота тонко зазвенел тишиной у него в ушах.

5.

Он уже несколько дней ходил вокруг их костра.

Они никуда не торопились. В основном они сидели, лежали, изредка лениво переговаривались, пересмеивались. Морган иногда вставал, ходил, проверял ловушки. Рыжий в первый же день обследовал эти ловушки одну за другой и нашел их весьма примитивными. Однако глупые зайцы в них ловились на ура, так что эти двое не голодали. Но было такое ощущение, что они обошлись бы и без охоты: откуда-то у них появился хлеб, и этот хлеб пах на всю поляну так умопомрачительно, что Рыжий иногда подходил просто чтобы понюхать.

Над поляной смыкался лес. Огромный, тихий, важный, смешливый, распахнутый во все стороны, он играл с Рыжим, запутывал, дарил подарки, загадывал загадки; предупреждал, когда Рыжий совался не туда. В первый же день Рыжий снова научился охотиться, и это было просто восхитительно: сначала ждешь в полной и абсолютной неподвижности, потом молниеносно прыгаешь. А потом хрустишь маленьким, мягким и вкусным. С непривычки Рыжий даже объелся немного.