III, 34

(...) Говорят, что Птолемею Второму был доставлен от индов рог, и он был вместимостью в три амфоры. Такой, вот, это был бык, что у него вырос такой огромный рог[579]. (...)

XII, 41

(...) Крокодилы в Ганге водятся двух видов. Одни из них безвредны, а другие прожорливейшие и нещаднейшие плотоядцы, и у них на конце морды есть выступ вроде рога[580]. Так вот, ими пользуются как исполнителями для наказания злодеев. Ведь уличенных в тягчайших преступлениях бросают им, и никакого палача не нужно. (...)

XIII, 8

(...) Слону стадному, прирученному, питьем служит вода, а боевому — вино, однако не виноградное, поскольку одно они изготовляют из риса, другое — из тростника. (...)

XIII, 18

(...) В индийском царском дворце, где живет высший из тамошних царей, есть много и прочего, достойного такого восхищения, что с этим нельзя сравнить ни Мемноновы Сусы со всей их роскошью, ни все великолепие в Экбатанах. Ведь все то представляется персидским бахвальством, если сопоставлять со всем этим. Да описывать все прочее и не входит в цель этого произведения, а вот в парках содержатся и ручные павлины, и прирученные фазаны, а сидят они на причудливых растениях, за которыми царские садовники ведут требуемый уход. Есть там и рощи тенистые, и пастбище разведенное, и ветви переплетенные друг с другом с помощью особого искусства ухода за деревьями. Еще большее великолепие тамошнего климата в том, что деревья эти — из вечнозеленых и листья у них никогда не увядают и не опадают. Одни из них — местные, а другие — привезенные из других стран с большой бережностью, которые украшают это место и придают ему блеск. Только нет здесь оливы. Ведь она не произрастает в земле индов, ни в ней самой не родится, ни доставленная из других стран не приживается. И другие птицы, свободные и вольные, прилетая, сами по своей воле заводят себе насесты и гнезда. Там содержатся и попугаи, и они вертятся вокруг царя. Но никто из индов не ест их, хотя их огромное множество. А причина в том, что брахманы считают их священными, причем почитают их выше всех птиц, и добавляют, что делают это с достаточным основанием: ведь только попугай очень ясно произносит слова человека. Есть в этом дворце и красивые искусственные пруды, и рыбы в них огромнейшие и прирученные, и не ловит их никто, кроме сыновей царя в детстве, которые рыбачат в тихой и совершенно безопасной воде, развлекаясь и вместе с тем учась плавать на судне. (...)

XIII, 22

(...) Царю индов, отправляющемуся на суды, первым кланяется слон, обученный этому[581], и он делает это очень памятливо и покорно (рядом с ним стоит и тот, который напоминает ему об этой выучке стуком стрекала и какими-то словами на местном языке, который слонам дано понимать по какой-то таинственной природе, совсем особой у этого животного), притом делает слегка какое-то воинственное движение, как бы показывая, что хранит в памяти и эту выучку. Двадцать четыре слона посменно несут охрану при царе, как и прочие стражи, и у них выучка не засыпать во время охраны — ведь их обучают каким-то индийским искусством и этому. (...)

XIII, 25

(...) Ведь инды не обращаются грубо ни с каким живым существом, ни домашним, ни диким. (...)

XV, 8

(...) Индийскую жемчужину (...) ловят следующим образом. Есть город, которым правил человек по имени Сорас, из царского рода, когда бактрами правил Эвкратид. Название этого города — Перимула, а живут в нем ихтиофаги[582]. (...)

XV, 15

(...) Великий царь индов один день во всем году устраивает бои животных[583] (...)

XV, 24

(...) Инды увлекаются и бегом быков. И на их быстроту бьются об заклад и сам царь, и многие из знати, и ставят на них очень много золота и серебра, и они не считают зазорным волноваться из-за этих животных, сопрягают их и играют на их победу. Так вот, кони бегут запряженные, а быки — сбоку, и один из них вплотную огибает мету, и они должны бежать тридцать стадиев. Быки бегут наравне с конями, и не различишь, кто быстрее, бык или конь. Если же порой царь побьется с кем-нибудь об заклад на своих быков, то он доходит до такой степени рвения к победе, что сам следует на колеснице и понукает возницу. А тот подстрекает коней стрекалом до крови, от быков же руку удерживает, потому что они бегут и без стрекала. Страсти вокруг состязания быков такие, что на их победу делают большие ставки не только богатые и владельцы, но и зрители (...)

XVI, 5

(...) Слышал я также, что индийский удод вдвое больше, чем у нас, и красивее на вид. (...) этот удод — утеха для царя индов, и он носит его на руках, услаждается им, то и дело глядит на него, пораженный блеском этой птицы и красотой ее своеобразной. А вот брахманы даже миф про эту птицу поют, и миф-то этот, который поют, таков. У царя индов родился сын, и были у него братья, которые, возмужав, становятся нечестивейшими и наглейшими. И его, как самого младшего, они презирают, а над отцом и матерью они издевались, глумясь над их старостью. И вот, те отказываются жить вместе с ними, и сын и старики пустились в бегство. Ну а поскольку путь оказался для стариков тяжелым, они обессилели и умирают, а сын не пренебрег ими, но похоронил их в себе, рассекши голову мечом. Те же брахманы говорят, что всевидящий Гелиос, восхищенный чрезвычайным благочестием, превратил его в птицу, красивейшую видом, долговечную жизнью. Поднялся у нее и хохолок из макушки, это как бы в память о свершившемся во время бегства. Афиняне тоже, рассказывая подобные чудеса о хохлатом жаворонке, вплели их в какой-то миф, из которого исходил, по-моему, и Аристофан, сочинитель комедий, говоря в «Птицах»:

Потому как невежей ты взрос, не дотошным отнюдь, не корпел над Эсопом,

Кто рассказывал так: жаворо́нок из всех самой первою птицей родился,

Еще прежде земли, и потом у него от болезни отец умирает;

Земли-то ведь нет, а на выносе тот уже пятый денек. Что же делать?

Разрешений иных не найдя, он отца у себя в голове погребает.[584]

Так вот, по-видимому, от индов это мифическое сказание, правда,