на связи было несколько человек. Фактически я выполняла роль связника между основным оперработником и ценным агентом (он из соображений безопасности отказывался встречаться с мужчинами), который передавал мне пленки, а я передавала ему задания устно. Задания были большие, я заучивала и передавала ему на французском языке.

Некоторым передавала большие суммы денег.

Первая моя встреча (боевое крещение) была по паролю в большом кафе. Я знала, что агент, которому я должна была передать крупную сумму денег (он издавал газету) хромал на одну ногу. Я приехала минут на пятнадцать раньше и со своего места смотрела на входящих в кафе людей, поджидая хромавшего. За эти пятнадцать минут вошли четверо хромавших мужчин, но ни один из них ко мне не подошел. Лишь пятый мужчина, хромавший и опиравшийся на трость, сразу же узнал меня по моему русскому облику и с улыбкой подошел ко мне. (Я была с длинной косой, уложенной сзади в пучок, как носили тогда волосы многие русские женщины.) Я волновалась, впервые в жизни произнося пароль и ожидая ответа, хотя по доброй улыбке сразу поняла, что это именно тот человек, которого я ожидала. Неожиданностью было то, что за короткий период в кафе вошли пять хромавших мужчин, а для меня хромота была главной отличительной чертой агента, его особой приметой.

Так я начала встречаться и с другой агентурой. Надо сказать, что страха я не испытывала в этой моей работе никогда, интуитивно, видимо, надеясь, что ничего не должно со мной случиться, провала не должно быть.

В молодости я была очень эмоциональной, хотя вряд ли утратила эту черту и теперь. Эта эмоциональность меня иногда и подводила. У меня на связи была женщина, сын которой сидел в тюрьме в другой стране (приговорен был к двадцати годам). Попал он в тюрьму, выполняя наше задание, и просидел уже к тому времени лет тринадцать.

Мать его при встрече со мной все взывала к нашей совести, настойчиво требовала принятия мер к его освобождению, взывала к моим материнским чувствам, хотя от меня, разумеется, ничего не зависело. Когда она начинала плакать, вместе с ней плакала и я.

После одной из наиболее трогательных встреч мы с ней вышли из кафе, и я, забыв от сопереживания о маршруте, по которому обязательно должна была с ней идти, так как меня там должны были на расстоянии сопровождать два наших оперработника (за ней временами наблюдала местная контрразведка), я машинально пошла за ней, мы с ней прошли мимо тюрьмы, к которой, конечно, нам не следовало приближаться, а потом я получила взбучку от своих «охранников». Сын этой женщины отсидел в тюрьме все свои двадцать лет. К моему отъезду из страны он уже пробыл там восемнадцать лет и, к моему счастью, я передала ей от него письмо, где он уверял свою маму, что его вот-вот освободят. Все пять лет встречи мои с ней были для меня мучительны, так как я передавала бесконечные обещания его скорого освобождения. Она была умной революционеркой и говорила, что его заточение — кормушка для людей, через которых наша служба принимала меры к его освобождению, и они заинтересованы, чтобы он отбыл свой срок сполна. Так оно и вышло. Только через два года после моего отъезда домой его освободили».

Небольшое авторское дополнение.

Речь идет о Каридад Меркадер дель Рио, матери Рамона Лопеса, или Рамона Меркадера дель Рио, агента советской разведки, который за убийство Троцкого отбывал двадцатилетнее наказание в мексиканской тюрьме. Предпринимались неоднократные безуспешные попытки его освобождения. После отбытия наказания Рамон Лопес приехал в Москву, где стал первым (прижизненным) разведчиком — Героем Советского Союза. Умер на Кубе, похоронен в Москве.

«С одним ценным агентом я встречалась на безлюдных улочках после десяти-одиннадцати часов вечера, когда люди лишь выводят собак, а одинокие женщины, встречающиеся на улице, — проститутки.

В один из таких поздних вечеров я пришла к назначенному месту, увидела на противоположной стороне улицы (именно там, где он должен был ждать меня) моего объекта, с его обычным зонтом, в его темной широкополой шляпе, в темном, как обычно, плаще, поспешно пересекла дорогу и радостно подскочила к нему (у нас были с ним хорошие человеческие, а не только деловые отношения). Какой же меня охватил ужас, когда вместо дружеского приветствия я услышала: «Вам что, до такой степени не терпится?» Сказано было это резко, чужим голосом. Оказалось, что это вовсе не он, а какой-то человек, явно из криминогенной среды, ожидавший, видимо, своего сообщника, и появление проститутки вызвало у него явное раздражение.

Я прошептала: «Извините, я ошиблась», — и быстро зашагала от него подальше. Вот такое внешнее сходство было у него с нашим агентом. Сопровождавший меня на расстоянии наш оперработник тоже принял этого типа за нашего человека, который на этот раз так и не пришел в силу обстоятельств. На следующий день я встретилась с ним в шесть часов утра (так было заранее обусловлено) и рассказала ему об этой злополучной встрече с его двойником».

Подозрительный репортер

Супруги Галина Ивановна («Жанна») и Михаил Владимирович («Сеп») Федоровы прослужили во Внешней разведке более сорока лет. Половину этого срока действовали в нелегальных условиях, создав резидентуру связи в одной из западно-европейских стран. За время ее деятельности было проведено не менее трехсот конспиративных встреч, состоялось около двухсот радиосеансов с Москвой, в Центр переправлено примерно четыреста важных секретных материалов.

В уютной квартире Федоровых с котенком Ричи на коленях (он почему-то все время выбирал меня) я провел немало часов, слушая увлекательные рассказы, многие из которых вошли в книгу Г. и М. Федоровых «Будни разведки». А теперь слово Галине Ивановне о том, что не вошло в книгу:

«О своей работе во Внешней разведке мы с «Сепом» писать никогда не рисковали, сдерживал барьер строгой секретности. Но в конце 1989 года, когда развернулась шумная кампания против органов Государственной безопасности и, в частности, против Внешней разведки, и в нее, словно по взмаху дирижерской палочки, включились все средства массовой информации и. не стесняясь в выражениях, захлебываясь от восторга, преподносили общественности далекие от реальности подробности, вот тогда руководство службы Внешней разведки предложило нам написать очерк о нашей работе и жизни за рубежом. Откровенно, нас это очень озадачило. Что можно рассказать, если все покрыто грифом «Совершенно секретно»? Но нам сказали: «Опишите все, как было, то есть как работали, жили, только отдельные моменты, факты обыграйте и обезличьте. Сейчас такая книга как никогда необходима. Нас бьют, а вы защищайтесь». Итак, мы