поменьше размером, за который мне и предложили сесть. Вероятно, это был начальник, он как раз тщательно изучал мое удостоверение, сморщив при этом лоб и сдвинув густые пушистые брови так, что глаз совсем не было видно. Затем он откинулся на спинку стула и глухим голосом сказал:

— Извините, мадам, мы вынуждены были вас задержать для выяснения некоторых вопросов. Скажите, пожалуйста, откуда вы и что вас привело сюда.

— Я проживаю в городе Б., как об этом свидетельствует удостоверение. Приехала сюда навестить подругу, с которой одно время занималась на курсах иностранных языков в городе Б., — ответила я, стараясь вести себя как можно естественнее.

— Мадам, пожалуйста, назовите фамилию и имя вашей подруги, ее адрес и чем она занимается.

Я ответила на все вопросы строго по выработанной легенде, которая в какой-то степени отвечала действительности.

— Мадам, скажите, пожалуйста, что связывает вас с соседом по столу в вагоне-ресторане?

— О, с этим репортером? — естественно удивившись, сказала я. — Ничего меня с ним не связывает. Я его даже не знаю.

— Но вы сказали, что он репортер? — заметно оживившись, заметил он.

— Это я так решила, так как у него с собой была репортерская сумка.

— И все же, постарайтесь вспомнить, кто он? Где вы с ним познакомились? Как давно его знаете? О чем беседовали за столиком? — ставил он вопрос за вопросом, следя за моей реакцией.

Здесь я поняла, в чем причина моего задержания, и как-то сразу успокоилась. Отвечая на вопросы, рассказала все как было, что это случайно подсевший к столику человек, с которым незнакома и что его видела впервые… И далее добавила:

— По тому, как он крутил головой вправо и влево, у меня сложилось впечатление, что он кого-то высматривал. Очень сожалею, что не могу вам помочь, просто ничего не знаю.

— Хорошо, мадам… — он выдержал небольшую паузу и многозначительно добавил: — Пожалуйста, ваше удостоверение. Извините за беспокойство. Это долг службы, выяснить обстоятельства. До свидания, — с этими словами он встал из-за стола и проводил меня до двери.

Оказавшись на улице, я решила сразу же навестить мадемуазель Жозефину и тем самым подтвердить свои объяснения, почему я здесь, если бы криминалисты захотели проследить за моими действиями.

С букетом алых роз предстала перед дверью квартиры Жозефины. На звонок долго никто не отзывался, но вот послышалось старческое шарканье ног, и предо мной появилась пожилая женщина в пестром халате. Ее вид вызвал во мне чувство жалости. Болезненно бледное лицо, полуприкрытые глаза, сутулая фигура.

— Извините, мадам, мне бы хотелось видеть мадемуазель Жозефину, — начала я как можно мягче.

— Моей дочери сейчас нет дома. Она находится в отъезде и будет только через два дня, — хриплым голосом ответила женщина, придерживая халат рукой. — Извините, пожалуйста, мне очень нездоровится.

— О, это я прошу прощения за беспокойство. Может, вам нужна какая-либо помощь? Лекарство купить, например? — спросила я участливо.

— Нет, нет, благодарю вас, у меня все есть.

— Не откажите в любезности принять эти цветы для мадемуазель Жозефины и передать ей привет от подруги из города Б. (назвала свою фамилию). Очень сожалею, что не удалось с ней повидаться. До свидания, мадам. Желаю вам скорого выздоровления.

Женщина молча кивнула головой в знак благодарности и бесшумно закрыла дверь.

Выйдя на улицу, я осторожно осмотрелась и направилась по проверочному маршруту. Проанализировала случившееся и пришла к выводу, что все идет нормально. Только после этого зашла на почту, отправила корреспонденцию и вернулась домой.

Нам нередко задают вопрос, неужели мы во всех случаях жизни использовали только иностранные языки, на каком языке мы, русские люди, думали? Отвечаем твердо — на иностранном, местном национальном языке. Большей частью нам верят на слово, но иногда сомневаются. И действительно, не так просто доказать правоту подобного утверждения. Как его достоверно проверить? Подтверждение для нас самих состоялось при довольно-таки беспокойных обстоятельствах.

У меня неожиданно появилась боль в правом боку. Врач поставил диагноз: аппендицит — и настаивал на операции. Делать ее нужно было под общим наркозом, что нас серьезно беспокоило. Как быть? Волновала не столько сама операция, врачи там опытные, сколько мое поведение при выходе из-под наркоза: не заговорю ли я на русском языке? Всеми силами убеждала себя, что мой мозг уже полностью перестроился, и мышление теперь протекает на местном языке. Объективно проверить себя не было никакой возможности, или, может быть, мы просто не знали, как это сделать.

Хирург, католик по вероисповеданию, направил меня в больницу, находящуюся под покровительством католической церкви, где он и практиковал. Мне, как «католичке», пришлось соблюдать там все религиозные обряды и ритуалы: посещать утреннюю и вечернюю молитвы в часовне при больнице, делать денежные пожертвования, исповедоваться перед операцией. Наступил назначенный день, меня повезли в операционную…

Я стала просыпаться от легких хлопков медсестры по щекам, и первое, что произнесла на местном языке, находясь еще в полубессознательном состоянии: «Где мои очки? Без них я плохо вижу». Как видно, все прошло благополучно, раз ни медсестра, ни соседка по палате ничего необычного в моем поведении не заметили.

В первое же воскресенье после операции сестры-монашенки подготовили меня к приходу кюре. Предстоял молебен благодарения Богу за успешный исход операции. Меня накрыли белой простыней, на грудь положили молитвенник, а на тумбочку при кровати поставили зажженную свечу. Такая церемония для меня была впервые в жизни. Кюре степенно вошел в палату и, шелестя своей длинной рясой, плавным шагом направился к кровати. Он поинтересовался моим самочувствием, а затем тихо начал читать молитву. По окончании осенил меня крестом со словами: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь!» — и поднес к губам крест для целования. Окончив процедуру, он спросил, нет ли у меня каких-либо просьб, пожеланий. Ответила: «Нет» и поблагодарила, а после его ухода облегченно вздохнула.

Иностранный язык настолько прочно вошел в нас, что по возвращении на Родину мы еще долго испытывали затруднения в общении на нашем истинно родном языке.

Не соглашусь с Юлианом Семеновым, у которого Штирлиц утверждал, что русская женщина, выдающая себя за иностранку (речь шла о радистке Кэт), при родах будет кричать на родном языке. Почему? Разведчица в этом случае наверняка кричала бы «как надо». Лично мне такие примеры известны.

Порой происходили случаи, которые невозможно было учесть ни на каких занятиях при подготовке. Как-то, вернувшись домой после проведения тайниковой операции, я приступила к обработке полученного из Центра материала, с которым «Сеп» по возвращении домой мог бы сразу ознакомиться. Мы строго придерживались правила не хранить