– Конечно, серьезно. Я по-другому и не умею!

И Савичев повел Прохорова в дом.

А Наталья и Мурзин ходили по окрестностям, ища Сурикова. Наталья плакала, озиралась.

– Да что ж такое... Надо все село поднять, в милицию заявить.

– В милицию не обязательно, а людей поднять надо бы, – сказал Мурзин, задирая голову и осматривая ветви дерева, под которым они остановились. И увидел.

– Вот он!

Наталья посмотрела: что-то неясное темнеется неподвижно в гуще ветвей. Она ахнула и села на землю.

– Уже! Повесился!

Мурзин вгляделся:

– Ты что? С чего ты взяла? Как же он повесился, если не висит? Василий! Вася! Это ты?

– Не отвечает... Всё... Господи... – Наталья даже не могла плакать, задохнулась от горя. Мурзин поднял ветку и бросил вверх:

– Василий!

Суриков, в очередной раз задремавший, проснулся, посмотрел вниз и прошептал:

– Ага... Примчалась.

А Наталья взялась причитать:

– Да и что же я наделала... Зачем я ему это сказала... Вася!..

– Чего орешь? – спросил Суриков.

– Жив! – Наталья вскочила, и тут же горе ее сменилось гневом. – Совсем уже ополоумел? Дома дети плачут, я бегаю, как собака, по всем кустам, а он разлегся там... Ой!

Она вскрикнула, потому что Василий пошевелился и соскользнула веревка с петлей, Василий подтянул ее назад, но Наталья успела увидеть.

– Ты что задумал? Василий, не смей! Вася, ты бы слез, поговорили бы! Пойдем домой! Поужинаем, налью тебе, если хочешь.

Суриков сглотнул слюну и мужественно ответил:

– Не купишь! Раньше надо было думать!

Наталья попробовала строгостью:

– Василий! Если ты это сделаешь, я тебе никогда не прощу!

– А я и не надеюсь. Ты вообще радоваться должна. Ты же сказала, чтоб я сдох. Вот и сдохну.

– Я вот сейчас детей приведу, посмотрим, как ты при них это сделаешь. Неужели совести хватит?

– Веди. Только не успеешь. Придут, а папка уже... – Суриков невольно всхлипнул.

Наталья испугалась:

– Вася, ну что ты, ей-богу! Я же в шутку, а ты...

– Шутки кончились!

– Ты бы в самом деле, Василий... – вступил по-дружески Мурзин. – Ты бы по-другому как-то...

– По-другому вы не понимаете! Вы меня все за человека не считаете – ладно, буду не человек, а труп. Скажут: сдох Суриков, туда ему и дорога!

– Ты не прав! – возразил Мурзин. – Тебя все уважают. Любят. Вот увидишь, на похороны всё село сбежится... То есть... То есть наоборот, если хочешь, всех созову и увидишь, как к тебе относятся!

– Ага, созовешь. Целый день нет человека, никто даже не почесался! Вешайся, Вася, на здоровье!

Наталья шепнула Мурзину:

– Что же делать-то? Может, начальство позвать?

– Зачем? – так же шепотом спросил Мурзин.

– Ну, пусть пообещают ему что-нибудь. Зарплату повысить или не знаю...

– Наталья, человек о смерти думает, а ты – зарплата... Тут психологический подход нужен. Я видел по телевизору: стоит человек на карнизе на десятом этаже, а его специалист уговаривает.

– Уговорил?

– Не помню. А специалист у нас есть как раз, Нестеров.

– Да что-то не очень он специалист. Его уже и не принимают за экстрасенса, он уже как свой, а своих мы не очень уважаем, сам знаешь.

– Других нет.

– Тоже правда, – согласилась Наталья. – Позвал бы, а?

– Лучше ты сходи. А то останешься, начнете собачиться опять, он не выдержит и... Иди, а я его пока отвлеку. Наталья не решалась:

– Боюсь. Уйду, а он возьмет и это самое.

– Не бойся. Он для кого вешается?

– Как это – для кого?

– Ну не для себя же! – уверенно сказал Мурзин. – Нет дураков с собой кончать просто так. Он из-за тебя вешается. Значит, без тебя ему будет неинтересно. Так что иди спокойно.

Наталья крикнула вверх:

– Вася, я скоро! Слышишь? Ничего не делай, жди меня!

– Можешь не торопиться. А куда это ты? Я сказал: детей не вздумай приводить!

– Я и не собираюсь. Я так... Я корову подоить, она недоенная же... Я скоро!

Она ушла, оглядываясь, а Мурзин того и ждал:

– Вася, слез бы, – сказал он. – Она напугалась уже, с нее хватит. У меня с собой есть! – он вытащил и показал бутылку. Глаза Сурикова загорелись так, что это было видно даже сквозь густую листву. Но он оставался тверд.

– Не слезу!.. Давай я тебе веревку спущу, а ты прицепишь.

– Разобьется еще.

– Ну, тогда лезь ко мне. Кошки сбросить?

– Давай.

– Только учти: выпьем – и полезешь назад. И чтобы никаких уговоров. Я решил твердо! Вино магазинное, что ли?

– Обижаешь, домашнее!

14

– Обижаешь, домашнее! – ответил на аналогичный вопрос Прохорова Савичев, наливая в стакан.

– Я за рулем, – отказался Прохоров.

Савичев мгновенно обиделся:

– Тогда и разговора не будет.

– Ладно, если немного...

Они выпили, и Савичев начал излагать:

– Проблема в чем? Я бы продал. Но мне, честно тебе говорю, совестно. Я недавно задумался и понял, что всё это ничего не стоит. Люди живут в городах... В красивых квартирах... Проспекты, магазины... А тут что? Грязь и навоз. Продавать стыдно, понимаешь? То есть задешево не хочу, а задорого совесть не велит.

– Хато тут – хахота! – сказал Прохоров, вгрызаясь в огурец.

– Чего?

– Зато тут – красота!

– Тут?! – удивился Савичев. – Докажи!

– Чего тебе доказать?

– Красоту.

Прохоров озадачился. Плеснул еще немного в стакан.

– Ладно, попробую...

Нина в это время пришла к Нестерову. Ей было неловко, что так получилось: человек собирался всего лишь попрощаться, а она говорила с ним так, будто... ну, будто какие-то у нее к нему претензии, а какие у нее к нему претензии, у нее к нему ничего нет.

– Спасибо, что зашла, – сказал Нестеров. – Ты поняла правильно, я не только попрощаться хотел.

– Этого я как раз не поняла.

– Да поняла, Нина, поняла. Так вот. Я не только попрощаться хотел. Я хотел....

Но Нестеров не успел сказать, что он хотел: вбежала Наталья.