говорят о «евразийском» колорите советских 20-х гг., о стирании границы между Востоком и Западом:

«Десять часов утра. Площадь трех вокзалов: Николаевский, Ярославский, Казанский. Сюда стекаются люди из разных далеких концов России: с севера, с востока и значительной части юго-востока. Мелькают русские с разными говорками, кавказские татары, черемисы, вотяки, мордвины, иногда на серо-желтом фоне резко бросается в глаза цветной халат или нарядный головной убор узбеков и киргизов. Площадь — тоже рынок, грязный и по-своему интернациональный» [Громов, Перед рассветом, 34; действие в 1927].

«Не довольно ли бросить взгляд на улицы Москвы, где волна азиатского вторжения уже почти захлестнула собой славянский тип, чтобы понять, что эта столица, утверждая себя как метрополию перекрестков Азии, отказывается от своей былой роли как знамени панславизма?» [Despreaux, Trois ans chez les Tsars rouges, 209; то же: Noe, Golden Days…, 143–145].

Обзор вокзалов, связывающих столицу с различными регионами страны, и пассажиров прибывающих поездов — характерный мотив так называемого «унанимизма», литературного направления начала XX в., старающегося дать образ мира как единого тела, сводимого к массовым измерениям. Ср., например, в романе Ж. Романа «Шестое октября» (1932, первый том эпопеи «Люди доброй воли»):

«Одиннадцать экспрессов доставляли на шесть главных вокзалов пакет за пакетом богачей, бедняков, купцов, служащих, бездельников, отпускных солдат, разъездных приказчиков, иностранцев, пожелавших осенью посмотреть столицу; бельгийцев, итальянцев, надеявшихся устроиться здесь; женщин, съездивших в провинцию похоронить родственника; кокоток, побывавших на курортах и с опозданием, вследствие интрижки с каким-нибудь офицером, возвращавшихся под сень увеселительных заведений… Латинский квартал… зазывал студентов; восьмой округ — округ роскошных ресторанов и отелей — манил иностранных туристов; Сен-Сюльпис — деревенских священников… Так подвозили к Парижу одиннадцать скорых поездов, друг за другом, заранее распределенный народ» [гл. 18: Картина Парижа в 5 часов вечера. Пер. И. Б. Мандельштама]; о других элементах подобного видения мира у соавторов ДС/ЗТ см. ДС 4//3; ДС 37//10; ЗТ 4//1; ЗТ 14//9.

16//3

Он приехал из Ленинграда по делам увязки, согласования и конкретного охвата. — «Увязать», «согласовать», «охватить» — известные бюрократические словечки. Обычный прием их сатирического остранения — непереходное (без объекта) употребление, как в «Бане» Маяковского: «Проситель: Я вас прошу, товарищ секретарь, увяжите, пожалуйста, увяжите! Оптимистенко: Это можно. Увязать и согласовать — это можно. Каждый вопрос можно и увязать и согласовать… Вам чего, гражданочка? Просительница: Согласовать, батюшка, согласовать. О.: Это можно — и согласовать можно и увязать» [д. 2]. То же в рассказе В. Катаева «Смертельная борьба»: «— Увязали? — Увязал-с. — Согласовали? — Согласовал-с. — Провентилировали? — Провентилировал-с. — Проработали? — Проработал-с…» [в его кн.: Бородатый малютка]1. «Увязать», «согласовать» и «проработать» входят в список наиболее избитых газетно-ораторских штампов эпохи [см.: Незнакомец, Стертые пятаки, КН 18.1929]. Не менее заезженным был и глагол «охватить» — писали даже о «рабочих, охваченных алкоголем» [Пр 21.09.29].

16//4 В Охотном ряду было смятение. Врассыпную, с лотками на головах, как гуси, бежали беспатентные лоточники. За ними лениво трусил милиционер. — В Охотном ряду располагался большой продовольственный рынок, о котором живописно свидетельствует Эгон Эрвин Киш:

«Сюда приезжают крестьяне с молочными поросятами, курами, гусями, маслом; крестьянки торгуют яйцами, маринованными грибами (15 коп.), сметаной в глиняных горшочках; рыбаки привозят воблу — соленую, сушеную рыбу, столь твердую, что надо постучать ею об стенку, прежде чем обдирать; неизвестная ихтиологам, она плавала на пайке и была извлечена из волн в постные времена гражданской войны. Торговцы красной и черной икрой, прессованной или на бутербродах, в многослойной упаковке…» [Kisch, Zaren…, 48].

Оживленная уличная торговля в нэповской Москве и охота милиции за беспатентными торговцами не раз отражены в прессе и в рассказах иностранных гостей. Вот, например, зарисовка, относящаяся к 1929:

«Мелкие уличные торговцы делятся на два типа: продавцы папирос и конфет, состоящие на службе у государственных трестов, и «незаконные» продавцы фруктов, ботиночных шнурков и всякой всячины. Первые — в большинстве женщины — подвергаются такой эксплуатации, какую редко встретишь в капиталистических странах. В любую погоду, иногда при сорокаградусном морозе, они вынуждены выстаивать 14 часов в день перед своими маленькими лотками за плату в 1–2 рубля, и получить такую работу еще считается большой удачей. Вторые вынуждены выдерживать ежеминутную борьбу с «пролетарским» государством в лице милиции. Сценка, которую можно наблюдать сотни раз: милиционеры гонятся по улице за торговками яблоками, чья лавка легко умещается в одной корзине. Беда их в том, что они не уплатили за патент, стоимость которого — 1 рубль — съела бы всю их дневную выручку. Привыкшие к подобным упражнениям, они быстро разбегаются во все стороны. Одна из них укрылась в маленьком переулке в двух шагах от меня. Подбирая с моей помощью рассыпавшиеся яблоки, она вздыхает: «Эх, свобода, свобода»» [Marion, Deux Russies, 115–116].

Такого рода городские сценки были типичны для всех периодов советской жизни: одно из ранних отражений в литературе — остроумный рассказ П. Романова «Тяжелые вещи» (1918). Е. Петров аналогичным образом описывает уличную торговлю в Москве в 1923: «Иногда раздавался милицейский свисток, и беспатентные торговцы, толкая пешеходов корзинками и лотками, медленно и нахально разбегались по переулочкам.

Москвичи смотрели на них с отвращением. Противно, когда по улице бежит взрослый бородатый человек с красным лицом и вытаращенными глазами» [Из воспоминаний об Ильфе]. В юмореске Б. Левина «Груши» перечисляются товары, выкликаемые беспатентщиками: липкая бумага для мух, французские сливы, иголки для прочистки примусов, пирожки, дыни [Ог 02.09.27; ср. ЗТ 35//3]. Тема уличных торговцев и милиции отражена в фельетонах М. Булгакова («На Тверской меня чуть не сшибла с ног туча баб и мальчишек, с лотками летевших куда-то с воплями: — Дунька! Ходу! Он идет!!» [Столица в блокноте (1922), Ранняя неизданная проза]); в очерке К. Тренева «Пассажиры» [КН 16.1926]; в трогательном рассказе А. Кожевникова «Стрёмка» (1926), где она совмещена с темой беспризорничества; в журнальных карикатурах, например: «Московские зарисовки: Охотный ряд» [КН 16.1926] или «Весна в Москве. Первые весенние побеги» (бегство торговцев цветами от милиции) [КН 17.1927] и мн. др. Беспатентной торговлей в качестве побочного промысла нередко занимались мелкие совслужащие, причем опасней милиции была для них встреча с начальником; такие торговцы, чаще других впадавшие в панику, навлекали на себя неприязнь обычных лотошников [см. Левин, Груши; рисунок К. Готова иллюстрирует упоминаемое в ДС бегство «с лотками на голове»].

В мейерхольдовском спектакле «Клоп», для которого, как и для других постановок Мейерхольда, а также для романов Ильфа и Петрова, характерна повышенная антологичность, подобная сцена, конечно, присутствует тоже. Решена она в пестром балаганном стиле: «Кто с книгами, кто с воздушными шарами, кто с духами, торгаши эти