этих «нитей» можно было сплести теплую, прочную одежду и одеяла. Семья обычно сидела на циновках, сплетенных из внешнего слоя коры, спала на кроватях из кедра и ела из кедровой посуды.

В ход шли все части дерева. Гибкие ветви расщепляли, чтобы сделать инструменты, корзины и садки. Выкопанные и очищенные длинные корни кедра разделяли на тонкие прочные волокна, которые вплетали в знаменитые конические шляпы и ритуальные головные уборы, чтобы тем самым показать этническую принадлежность того, кто скрыт под полями шляпы. А кто освещал жилища во время привычно холодных и дождливых зим с вечно туманными сумерками, кто согревал дом? От лучковой дрели до трута для разведения огня – все это давала Мать-Кедр.

Когда нападала хворь, люди снова обращались к ней за помощью. Каждая часть этого дерева целебна – от молодой зеленой хвои до гибких ветвей и корней. В кедре содержится могучий цилительный дух. В традиционных учениях говорится о том, что сила кедра столь велика и столь текуча, что она способна наполнить достойного человека, который упадет в его объятия и прижмется к его стволу. А когда приходило время умирать, из кедра делали гроб. От первого до последнего вздоха человек был храним Матерью-Кедром.

Богатству и разнообразию реликтовых лесов не уступают и реликтовые культуры, растущие у их подножия. Некоторые люди не отождествляют самодостаточность с низким уровнем жизни, но аборигены, жившие в прибрежной полосе девственных лесов, были одними из самых богатых в мире. Разумное и заботливое использование огромного разнообразия морских и лесных ресурсов позволило им избежать их перерасхода. При этом в их среде неуклонно развивалось экстраординарное народное искусство, наука и зодчество.

Отсутствие алчности породило здесь процветание великой традиции потлача – ритуального праздника, во время которого происходил обмен дарами. Материальные блага просто раздавались в знак щедрости земли по отношению к людям.

Богатство означало наличие достаточного количества вещей, которыми можно было бы поделиться. Социальный статус повышался в зависимости от щедрости человека. Кедры учили, как делиться богатством, а люди перенимали эту науку.

Ученые относят Мать-Кедр к виду Thuja plicata – туи складчатой, или туи гигантской, известной как канадский красный кедр. Эти почтенные великаны древних лесов достигают высоты в двести футов. Они не самые высокие деревья, но их огромные прочные стволы могут достигать в обхвате пятидесяти футов, соперничая с обхватом секвойи. Бороздчатый у основания ствол, обшитый корой теплого бежевого цвета, кверху сужается. Кончики его изящно изогнутых ветвей взмывают ввысь, как птицы, а поникшие ветви – словно зеленое оперение крыльев.

Если приглядеться поближе, можно заметить расположенные внахлест крошечные «листики», из которых состоит каждый лист, прикрепленный к общей веточке. Видовой эпитет plicata относится к их складчатому внешнему виду. Плотное переплетение и золотисто-зеленый блеск делают эти листья похожими на крошечные косички из сладкой травы, словно все дерево соткано из доброты.

Кедр всегда щедро одаривал людей всем необходимым, а они отвечали ему благодарностью и взаимностью. Сегодня, когда кедр стал товаром на складе пиломатериалов, представление о нем как о даре практически утрачено. Что можем отдать взамен мы – те, кто понимает, что долги нужно возвращать?

Ежевика цеплялась за рукава рубашки Франца Дольпа, когда он продирался сквозь ее колючие кусты. Морошка хватала его за лодыжки, подвергая риску сорваться с практически вертикального холма. Но и сорвашись, окажешься в густых зарослях высотой в восемь футов, которые поймают тебя, как терновый куст Братца Кролика. И в этих путах теряется всякий ориентир. Единственный выход – идти наверх, к вершине хребта. Первым делом нужно расчистить путь. Без этого не сдвинешься с места. И он стал пробиваться вперед, размахивая мачете.

Долговязый и худой, в походных штанах и высоких резиновых сапогах, в которых только и можно пробираться слякотными и тернистыми тропами, в черной бейсболке, надвинутой на глаза, этот человек с руками художника в потертых рабочих перчатках знал, что такое тяжелый физический труд. В тот вечер он написал в своем журнале: «Эту работу мне следовало начать в двадцать, а не в пятьдесят пять лет».

Весь день он прорубал себе путь к гребню хребта, пробираясь через кустарник. Ровный ритм его работы нарушился, только когда лезвие лязгнуло о какое-то препятствие, скрытое в кустах ежевики. Это было огромное старое бревно, диаметр которого был высотой ему по плечо. Кедр, судя по виду. В те давние времена люди валили и распиливали исключительно дугласову пихту, а остальные деревья оставляли гнить. Вот только кедр не гниет: он может пролежать на лесной подстилке сотню лет, а то и больше. Это бревно, брошенное здесь после первой рубки сотню лет назад, – все, что осталось от исчезнувшего леса. Оно оказалось слишком большим, чтобы разрубить его или обойти вокруг, так что Франц просто обогнул его, сделав изгиб в своей тропе.

Сегодня, когда старые кедры почти исчезли, люди испытывают в них надобность, рыская по старым вырубкам в поисках оставленных там бревен. Они называют это заготовкой кровельного гонта, когда старые бревна превращаются в дорогостоящую кедровую дранку. Волокно кедра такое прямое, что дранка легко отделяется и ровно ложится.

Удивляет то, что за время своего существования на земле эти древние деревья прошли путь от благоговейного почитания до отвергания и практически полного уничтожения, пока кто-то не заметил, что их нет, и захотел вернуть.

«Я предпочитал работать остро заточенной мотыгой “мэтток”, которую здесь называют “Мэддокс”», – писал Франц. Ее остроым лезвием он мог рубить корни и прорубать тропу в зарослях клена завитого.

Понадобилось еще несколько дней борьбы с непроходимыми зарослями кустарника, чтобы пробиться к вершине хребта, откуда открывался вид на пик Мэри. «Я помню наш восторг, когда мы достигли заданной точки и наслаждались своей победой. А еще те дни, когда из-за крутых склонов и непогоды возникало ощущение, что все валится из рук, и тогда мы со смехом валились с ног».

Дневники Франца хранят его впечатления о картине, открывающейся с хребта на ландшафт, напоминающий безумно пестрое лоскутное одеяло, – на панораму поделенной на лесозаготовительные участки территории: многоугольники мертвенно-коричневого цвета с пятнами серого и зеленого рядом с «густыми плантациями молодых дугласовых пихт, похожими на участки ухоженного газона», разделенного на квадраты и клинья, как осколки разбитого на горе стекла. Лишь на вершине пика Мэри, в пределах заповедника, есть сплошная полоса леса разнородной структуры и разнообразных оттенков – отличительная особенность реликтового леса, вернее того, что когда-то им было.

«Мое решение начать эту работу родилось из глубокого чувства потери, – писал