нанесения ущерба начал восстанавливаться водораздел. В своих дневниках он описывает путешествие во времени в Шотпач через сто пятьдесят лет, когда «почтенные кедры составили основу ландшафта, где когда-то были заросли ольхи». В то же время он прекрасно понимал, что его сорок акров леса – всего лишь саженцы, и пока что весьма уязвимые. Для достижения его цели потребуется гораздо больше заботливых рук, а также сердец и умов. Посредством своего творчества на земле и на бумаге он хотел помочь людям изменить отношение к реликтовым культурам и восстановить связи с живой природой.

Реликтовые культуры, как и реликтовые леса, не были уничтожены. Земля хранит память о них и способность к возрождению. Они связаны не только с этнической принадлежностью или историей, но и с отношениями, порожденными взаимодействием людей со своей землей. Франц доказал, что можно возродить девственный лес, но он также имел в виду воспроизводство реликтовых культур, мечтая увидеть мир целостным и исцеленным.

Чтобы все это в будущем осуществилось, Франц стал соучредителем проекта «Спринг-Крик», залачей которого было «соединение практичной мудрости науки об окружающей среде и ясности философского анализа с выразительной силой художественного слова, дабы найти новые пути к пониманию и переосмыслению наших взаимоотношений с миром природы». Его представление о лесничих как о художниках и поэтах как об экологах уходит корнями во времена, когда он восстанавливал девственный лес, живя в уютном домике из кедра в Шотпаче. Это место могло бы стать источником вдохновения для писателей, которые захотят присоединиться к экологической миссии по реконструкции былых связей с природой и которые, подобно лесным птицам, разнесут семена по израненной земле, подготовив ее к возрождению реликтовых культур.

Его хижина и теперь уже место встреч художников, ученых и философов, чьи работы затем представляются в ослепительной серии культурных событий. Его вдохновение стало источником творчества других. После десяти плодотворных лет, тринадцати тысяч посаженных деревьев и бесчисленного количества воодушевленных им ученых и художников он писал: «Теперь у меня есть уверенность в том, что, когда придет время уйти на покой, я могу отойти в сторону, позволив другим пройти по тропе к тому особому месту – лесу из гигантских елей, кедров и пихт, к древнему лесу, который здесь когда-то был». Он был прав: многие последовали его тропой, которую он прорубил в зарослях колючего кустарника для детей девственных лесов. Франц Дольп погиб в 2004 году в результате аварии от столкновения с грузовиком бумажной фабрики по дороге в Шотпач-Крик.

За порогом его дома высаженные по кругу молодые кедры напоминают женщин в зеленых шалях, расшитых бисером сверкающих на солнце дождевых капель, – грациозных танцовщиц с бахромой из перьев, покачивающейся в такт их шагам. Они широко раскинули свои ветви, раскрыв круг и приглашая нас присоединиться к танцу возрождения. Неуклюжие поначалу, принадлежащие к поколению наблюдателей, оставленных на обочине истории, мы то и дело спотыкаемся, пока наконец не уловим правильный ритм. Мы помним эти шаги, хранящиеся в нашей глубинной памяти, оставленные там Небесной женщиной, напоминающей нам об ответственности за все, что мы сотворили. Здесь, в этом возрожденном лесу, поэты, писатели, ученые, лесничие, а также лопатки, семена, ольха и лоси встают к круг с Матерью-Кедром, исполняя танец рождения детей девственных лесов. Нас всех приглашают присоединиться к этому танцу. Так возьмите лопатку и войдите в круг.

Созерцатель дождя

Этот дождь в Орегоне в начале зимы льет беспрестанно и кажется сплошной серой стеной воды, падающей с монотонным шумом, похожим на мягкое шипение. Можно подумать, что дождь равномерно поливает землю, но это не так. Ритм и темп его потоков заметно меняется в зависимости от места. В зарослях гаультерии и магонии падуболистной дождь стучит по жестким блестящим листьям, выбивая ра-та-та-та, словно подавая сигнал склерофилам. Листья рододендрона, широкие и плоские, получают такой звонкий шлепок, что подпрыгивают, начиная свой танец под проливным дождем. Под могучим канадским кедром капель значительно меньше, лишь маленькие струйки стекают вниз по бороздкам ствола. На открытых участках земли дождь громко шлепает по глинистой почве, а слой хвои поглощает влагу с явственно слышным звуком глотка.

Во мху же, напротив, шума дождя совсем не слышно. Я опускаюсь на колени, погружаясь в мягкий мох, слушаю и наблюдаю. Капли падают с такой скоростью, что я не успеваю уловить их. Наконец, остановив взгляд на одном листке и прищурившись, мне удается это разглядеть. Под тяжестью капли лист наклоняется, и она беззвучно стекает. Не видно ни капель, ни брызг от них, но я вижу движение воды, вижу, как она впитывается стеблем, который все больше темнеет, и как рассеивается по поверхности крошечных листочков.

В большинстве других мест, которые я знаю, вода ведет себя дискретно. Она накапливается в четко определенных границах, коими являются, например, берега озер и рек, скалистые побережья. Вы можете встать у такой границы и сказать: «Вот это – вода, а это – суша. Эти рыбы и головастики относятся к стихии воды, а эти деревья, мох и четвероногие – обитатели суши». Но здесь, в этих влажных лесах, из-за постоянно моросящего дождя, который воспринимается как компонент воздуха, и кедров, тонущих в таких густых облаках тумана, что видны лишь их контуры, все границы кажутся размытыми. Выглядит так, словно вода никак не может определиться, какое состояние ей принять – газообразное или жидкое. Воздух просто касается листка или завитка моих волос, и на них тут же появляется капля.

Даже река Лукаут-Крик не придерживается четких границ. Ее воды то стремительно несутся по своему главному руслу, то незаметно перемещаются между своими бассейнами. Но Фред Свонсон, гидролог, работающий в Экспериментальном лесу Эндрюса, рассказал мне о другой реке, невидимой тени Лукаут-Крик, подрусловом потоке. Это вода, которая движется под рекой, в подземном русле из камней и песка. Она поднимается вверх по склону к лесу, невидимая и широкая, с водоворотами и всплесками. Глубокая подземная река, с которой хорошо знакомы корни и камни и которая отражает тесные связи воды и земли, недоступна нашему пониманию. Я прислушиваюсь к этому подрусловому потоку.

Бродя по берегу Лукаут-Крик, я останавливаюсь и прислоняюсь спиной к старому кедру, удобно устроившись в его изгибах, и пытаюсь представить подземные течения под ним. Но все, что я ощущаю, это струйки воды, сбегающие вниз по моей шее. Каждая ветка прогибается под весом мшистого покрывала изотеция, и капельки свисают с его спутанных концов так же, как и с моих волос. Наклонив голову,