кирпича, восстановленные в колониальном стиле. Кованые ограды и медные таблички с датами придавали им старинный шарм. Есть некий сюрреализм в том, что в Америке Карлайл имеет репутацию города, жители которого с особым энтузиазмом сохраняют его историческое наследие, в то время как для индейцев имя этого города является страшным символом уничтожения их культурного наследия. Я молча бродила среди казарм, и никакого ощущения примирения во мне не возникало.

Мы собрались на кладбище – небольшом огороженном прямоугольнике рядом с учебным плацем с четырьмя рядами могильных камней. Не все из тех детей, прибывшие в Карлайл, смогли вернуться домой. Здесь покоится прах детей из Оклахомы, Аризоны, Аквесасне. В омытом дождем воздухе раздалась барабанная дробь. Запах тлеющих благовоний из шалфея и священной травы окутал нашу небольшую группу молящихся. Сладкая трава обладает целебными свойствами, она вызывает добрые чувства и сострадание, исходящие от нашей Матери-Земли. И мы услышали ее священные целительные слова.

Украденные дети. Разорванные узы. Груз потерь повис в воздухе, смешавшись с ароматом душистой травы, как напоминание о том времени, когда все брошенные персиковые косточки могли выпасть черной стороной вверх. Кто-то мог бы выбрать саморазрушительные силы агрессии в ответ на причиненную боль. Но у всего есть две стороны – черная и белая, как у игральных персиковых косточек, разрушение и созидание.

Если люди громко и дружно крикнут в поддержку жизни, персиковые косточки лягут нужной стороной, ибо скорбь можно утешить и созиданием, восстановлением отнятой родины.

И тогда разрозненные фрагменты, как полоски ясеневого луба, соединятся в нечто цельное. Потому мы и находимся здесь, на берегу реки, ползая на коленях по земле со сладким запахом душистой травы на руках.

Именно здесь, стоя на коленях, я провожу свой собственный ритуал примирения. Нагнись и копни, нагнись и копни. К тому времени, когда я высаживаю последнее растение, мои руки становятся такого же цвета, что и земля. Я шепчу слова приветствия и слегка утрамбовываю землю. Оглядываюсь на Терезу. Она сосредоточена и тоже сажает свой последний пучок травы. Даниэла делает финальные записи в свою тетрадь.

День близится к концу, и лучи заходящего солнца золотят наше небольшое поле с еще пока не набравшими силу саженцами сладкой травы. Если напрячь воображение, можно увидеть женщин, которые будут бродить здесь через несколько лет. Нагнись и тяни, нагнись и тяни. Снопы трав в их руках становятся все толще. Я чувствую себя счастливой и тихо произношу слова благодарности за этот день, проведенный у реки.

Пути всех нас, вышедших из Карлайла, – Тома, Терезы и мой собственный – сошлись здесь. Пустив корни в этой земле, мы присоединились к всеобщему могучему возгласу в защиту жизни, заставившему персиковые косточки выпасть белой стороной. Теперь я могу снять с души камень и установить его здесь, начав от него возрождение земли, возрождение культуры, возрождение себя.

Мой совок входит глубоко в почву и упирается в камень. Я выкапывая его из земли, чтобы освободить место для растения. Я была уже готова отбросить камень в сторону, но его необычно легкий вес заставил меня остановиться и рассмотреть его более пристально. Размером он почти с яйцо. Я очищаю его от земли своим грязным большим пальцем, и вдруг неожиданно проступает одна гладкая грань, затем вторая, потом еще и еще. Даже под слоем грязи видно, что этот камень сверкает, как алмаз чистой воды. С одной стороны его поверхность более шершавая и замутненная, со следами времени, а остальная часть камня – просто бриллиант, имеющий форму призмы, внутри которой играет свет. Лучи закатного солнца многократно отражаются в его гранях, как в зеркалах, которые разбрасывают вокруг разноцветную радугу.

Я опускаю его в воды реки, чтобы омыть, и зову Терезу и Даниэлу полюбоваться. Мы все поражены этим чудом, которое лежит в колыбели моих ладоней. Я в замешательстве: можно ли оставить его себе или следует вернуть его земле. Но чувствую, что уже не смогу с ним расстаться. Мы собираем свой инструмент и направляемся к дому, чтобы попрощаться с хозяевами. Я раскрываю ладонь, чтобы показать Тому камень и поделиться своими сомнениями. «Так устроен мир, – говорит он, – на взаимности». Мы дали земле сладкую траву, а земля подарила нам алмаз. Улыбка озаряет его лицо, и он сжимает мои пальцы на камне. «Это тебе», – произносит он.

Умбиликария – пуп земли

Ландшафт горного хребта Адирондак насыщен ледниковыми эрратическими валунами. Эти гранитные глыбы остались здесь с тех пор, как ледники устали перекатывать их и отступили на север, вернувшись домой. Гранит здесь вулканической природы, анортозит – один из самых древних на земле и устойчивый к атмосферным воздействиям. Большинство валунов в процессе своего путешествия обрели округлую форму, но некоторые из них все так же возвышаются, ощетинясь острыми краями, как этот, размером с самосвал. Я провожу пальцами по его поверхности. Прожилки кварца делают ее острой как нож, а грани камня слишком отвесные, чтобы карабкаться по ним.

Этот старожил сидел в лесу на берегу озера десять тысяч лет, безмолвно наблюдая, как леса исчезали и появлялись вновь, а вода в озере то убывала, то прибывала. И даже по прошествии такого количества времени он остается микрокосмом послеледниковой эры, когда мир был холодной пустыней с обломками горных пород и голой землей. В отсутствие почвы во все еще лишенном деревьев мире ледниковые отложения, попеременно подвергаемые воздействию испепеляющих лучей летнего солнца и морозных снежных бурь долгой зимы, обеспечили первопроходцам неприступный дом.

Бесстрашный лишайник первым осмелился пустить здесь корни (конечно, метафорически, поскольку у лишайника нет корней), рискнув поселиться на камнях. Отсутствие корней – это преимущество, когда нет почвы. А у лишайника нет также листьев и цветков. Это форма жизни в зачаточном состоянии. Начиная с пылевидных комочков соредий, что заполняли крошечные углубления и трещины глубиной с булавочную головку, лишайники заселяли голый гранит. Этот микрорельеф давал защиту от ветра и предоставлял удобные полости и впадины, где вода задерживалась после дождя в виде крохотных лужиц. Воды было немного, но вполне достаточно.

По прошествии веков камень покрылся серо-зеленой коркой лишайника, едва отличимого от самого камня тонким слоем жизни. Отвесные грани и открытость ветрам, дующим с озера, не позволяли почве накапливаться на камне, поэтому его поверхность – последний реликт ледникового периода.

Иногда я прихожу сюда, просто чтобы побыть в окружении этих древних существ. Бока этой глыбы украшают рваные коричневые и зеленые оборки Umbilicaria Americana – самого роскошного из северо-восточных лишайников. В отличие от своих