Розова или Володина. Прочитала уйму свидетельств о том страшном времени, встречалась с автором, придумывала внешний вид этой стойкой бабки, которая охраняла не картины музея, не ценности, уже увезенные и надежно спрятанные, – охраняла пустые рамы на стенах, охраняла память этих священных стен, чтобы потом, сразу после победы вернуть всё на свои прежние места. И ужасно боялась, что не хватит сил.

Я ей говорила: «Алла, даже если ты все забудешь, если потеряешь сознание, да просто умрешь, это все будет работать на главную мысль и ты победишь».

Но ее пугали детали. Там была одна ступенька по дороге на сцену, которую Алла преодолевала, как Суворов Альпы. Я сказала – попроси Миронова, пусть сделают поручень, всего-то – два гвоздя и палка. Она отмахивалась – буду я ради такой ерунды отвлекать Миронова, у него своих дел полно.

Юбилеи Покровская отмечала с размахом – 70 лет в Париже, приехали мы, ее близкие, и поселились по друзьям и знакомым. Нам с Коковкиным удалось найти мезонин у Булонского леса размером ровно с кровать – больше там ничего не помещалось. Вещи засунули под кровать, а дышать выходили на опоясывающий балкон с совершенно кукольного размера столиком. Там мы завтракали багетом и вином. Даже принимали гостей.

Алла с Таней Макуловой нашли приют у переводчика Жерара возле Гранд-опера. Если посмотреть в окно, можно было представить, что там поют и танцуют. Дочери оперного режиссера это было приятно.

Но надо было придумать, где отметить сам радостный день. Таня предлагала закупить всякого вкусного и душевно посидеть вокруг пенечка в Булонском лесу. Наша парижская подруга Лиля возмутилась такой нашей безграмотностью (оказалось, Булонский лес – вовсе не лес) и пригласила к себе. И как же мы славно посидели! Спасибо Жану, мужу Лили, он приготовил нечто сказочное, а Лилины дети подавали блюда с изяществом французских официантов. А перед вечерним застольем мы отправились в Сент-Женевьев-де-Буа, где нашим гидом был эфросовский артист Круглый – он знал буквально все о русских могилах. Без умолку звонил мобильный – Аллу поздравляли друзья и бесчисленные ученики. Всем она любезно сообщала: «Говорить не могу, я на кладбище». В ответ смеялись.

Следующий юбилей – 75 лет – мы отмечали в Лондоне. Там мы как раз в ее день рождения попали на дневной спектакль в театр «Глобус», куда купили по дешевке входные билеты в партер, – при Шекспире там стояла голытьба. Но к ней неожиданно подошла девушка в униформе с подушкой в руках и воскликнула на чисто русском: «Неужели Покровская, вы моя любимая актриса!» Алла аж обернулась, полагая, что ее спутали, но билетерша сыпала именами ее героинь, и сомнений не было – не спутали. Сидела как царица на подушке.

А потом мы бродили среди могил в Вестмистерском аббатстве, и на звонки Алла отвечала шепотом: «Не могу говорить, я у могилы Марии Стюарт, и Елизавета Тюдор тут же. Такие враги при жизни, а лежат рядом, надо же».

Последний восьмидесятилетний юбилей происходил в Риме. Конечно, опять звонил мобильник, опять вокруг древние могилы и руины. И опять Алка хохотала и говорила: «Ой, я тут среди сплошных захоронений. Ромул тут где-то лежит… Кто? Ромул и Рэм в обнимку. А знаешь, гид сказал, что Нерон был не самой последней сволочью, а этот, как его, Цезарь… его просто тут сожгли. В общем, сплошные руины и могилы. Не могу говорить, мешаю гиду. – И деловито завершила: – Теперь никаких пятилеток. Только каждый день. Надо только подобрать подходящее кладбище. Если Бог позволит».

Бог не позволил. Кладбище оказалось Троекуровским.

Когда-то на заре перестройки Алла привезла к нам на дачу своего сына. Миша после армии был очень востребован и театром, и кино.

Наступал Новый год. И ранним рейсом из Внуково первого января он должен был улететь на съемки. Чтобы не проспал, мать привезла его на нашу дачу в трех километрах от аэропорта. И чтоб ни в одном глазу.

Мишу посадили среди моих разновозрастных детей смотреть новогодний телевизор. Там шел «Голубой огонек», а к четырем утра обещали программу зарубежных артистов не из соцлагеря. Скоро моя мелочь ушла спать, но старшие и Миша таращили глаза, упорно ожидая капиталистическую эстраду.

Мимо Мишки прошла беременная кошка Няма, она нежно потерлась о его колени. Миша замер. Няма любила рожать в праздники или в дни рождения и при большом скоплении гостей. Теперь гостей практически не было, но Няма ждать не захотела.

И вот тут у Миши проявилась страшная аллергия, он зачихал, у него потекли слезы. Алла испугалась и потребовала супрастин, иначе он не улетит на съемки. Это был удар с неожиданной стороны. У нас ничего похожего не случалось, животные были всегд, и никто так остро на них не реагировал.

Я набралась смелости и полезла через забор к соседям, у которых еще горел свет. Соседом был будущий первый мэр Москвы Гавриил Попов с женой и детьми, которые экстравагантно ходили в сельскую школу вместе с моими детьми. Судя по шуму и грохоту, народ не спал.

Жена будущего мэра Ира была очень любезна и вручила мне две таблетки тавегила и огромную красную клешню лобстера, готовую к употреблению. Слово было незнакомо, но клешня завораживала.

Когда я вернулась, все продолжали сидеть у телевизора и слушали Жванецкого, которого подали на сладкое вместо «Бони М».

Тавегил Алле не понравился, и она потребовала супрастин. Я пошла к другим соседям, которые жгли костер и пели Окуджаву. Там дали наконец супрастин, и все пошли смотреть на Мишу Ефремова, который прославился в их детстве фильмом «Когда я стану великаном».

Няма к этому времени уже родила пятерых котят и облизывала их твердым, как наждак, материнским языком.

А Покровская почти так же нежно облизывала Мишку. Цель была одна – дожить до утра и отвезти его в аэропорт.

Соседская молодежь поглазела на уже выросшего «великана» и, сгрызая клешню и пожелав всем хорошего нового года, ушла к себе по неясной тропе. Тропа исчезала на глазах. Сыпал красивый пушистый снег, деревья становились сказочными, царство становилось Берендеевым.

Но Мишка захотел спать. Тогда Аллу осенила идея вручить ему лопату и послать чистить дорогу к калитке. А это примерно сто метров.

– Лупата! – по-детски обрадовался Миша при виде предмета совкового вида. А снег шел и шел.

– Может, и самолеты не полетят, – занервничала Покровская, которая первый раз за многие годы не выпила ни капли священного новогоднего шампанского, которое было надежно закопано в дальних сугробах.

Мы прислушивались – стояла полная тишина.

– Ну и какого хрена, – взвилась она, – сидим, как эти… и ни в одном глазу. Ничего себе Новый годик!

Миша мужественно боролся со снегом, и к