12 ноября в Париже Де Голль, выживший при покушении, арестовал так называемый "Комитет национального спасения". Затем он выступил по радио — а сразу после него та же радиостанция, что накануне передала воззвание вышеназванного комитета, вышла в эфир с обращением от троих (из четверых) его членов, во имя блага Франции, подчиняться законным приказам Президента. Не ясно, что делал в это время генерал Зеллер, на следующий день оказавшийся в консульстве США с просьбой о политическом убежище. Но марокканские псы, более не сдерживаемые ничем, сорвались с цепи — было ли это последним приказом Зеллера, или вырвалась наружу их дикая африканская суть, неизвестно.

Как известно, Марокко — колония Франции. Однако те, кто там шли наниматься на французскую военную службу, вовсе не считали Францию своей родиной. Они шли туда, как наемники, или же потому что ничего не умели иного, кроме как воевать, подавляющее большинство этих туземцев были неграмотны и по-французски понимали лишь уставные команды. И если не сами они, то их отцы и деды вероятно, убивали французов в Риффской войне тридцать лет назад — или помнили, что их родные были убиты французами, а их деревни сожжены. В любом случае, они не считали французов соотечественниками — зато имели жестокие традиции, вроде отрезания ушей и носов у врагов, мертвых, и даже еще у живых, перед тем как убить. Также в их обычае было — что женщины побежденных считаются законной добычей победителей — "а жизнь воина трудна и опасна, и оттого не следует упускать даже каплю меда, что посылает Аллах".

Впрочем, я думаю, в Риме еще хорошо помнят недавний процесс над Идрисом и его шайкой?[36]. Гумьеры по своим моральным качествам ничем не лучше сенуситов. И случившееся в Марселе, на мой взгляд, это хороший аргумент в споре, стоит ли позволить уроженцам Ливии (конечно, я не этнических итальянцев имею в виду) формировать какие-то свои воинские части, и вообще, служить в нашей армии. На мой личный взгляд — не раньше, чем они цивилизуются до приемлемого уровня! Иначе же — "кровь растерзанного Марселя стучит в наши сердца".

Один из моих марсельских друзей (имя и адрес этого человека я могу сообщить органам, подлинно заинтересованным в расследовании тех преступлений) сказал, что ночь с 12 на 13 ноября была "совсем как погром в Жмеринке, девятнадцатый год", что довелось пережить ему еще ребенком. Марокканцы вламывались во все дома подряд (выбирая, прежде всего, самые зажиточные), вовсе не разбираясь, коммунист или нет, грабили, насиловали, убивали. В одном из кварталов люди сбежались в местную церковь, в надежде что их не тронут, и Робер Депре, священник, встал в дверях с крестом — его буквально разрубили на куски длинными ножами, а затем вытащили всех из церкви, ограбили и раздели, женщин насиловали толпой, к самым красивым вставая в очередь, самой старшей из жертв было семьдесят два года, самой младшей, всего пять, и все мужчины, кто пытался защитить своих жен, дочерей, матерей, сестер, были убиты! Убивали и насиловали прямо на улицах — есть многочисленные свидетельства, что утром 13 ноября по всему Марселю валялись трупы, и были слышны дикие крики жертв. Причем нередко эти гнусные преступления совершались на виду у американских караульных — которые не реагировали никак.[37].

Бесчинства прекратились лишь вечером 13 ноября, когда в Марсель вошли части французской армии, по приказу генерала Кревье, сменившего Зеллера на посту командующего округом. Гумьеров, застигнутых на месте преступления, расстреливали тут же — а тех, кто успел убежать и заперлись в казармах, лишь вмешательство американцев спасло от расправы. Мне рассказали, что американцы хотели в последний час расстрелять из пулеметов всех узников на стадионе, и лишь категорическое утверждение штаба боевых отрядов ФКП, что в этом случае никого из морпехов не выпустят живым, "а если уйдете, никому не причинив вреда, то и вас не тронут" предотвратило это преступление. Еще я слышал свидетельства, будто и некоторые американские солдаты также принимали участие в изнасилованиях и грабежах. Замечу, что после всех событий, в Марселе отношение к американцам "хуже чем к дьяволу" — и я бы не рискнул на улице заговорить по-английски, из опасения быть тотчас же побитым.

Вот фотографии, сделанные мной. На Марсель не падали бомбы, эти сожженные дома, выбитые окна и двери, разбитые витрины, дело рук вовсе не коммунистических мятежников, а тех, кто якобы "защищал нас от коммунистических орд". Вот люди потерявшие своих близких, вот женщины, подвергнувшиеся насилию — видите, на кого они стали похожи, после того как побывали в лапах гумьеров? А вот уже 14 ноября, совместный патруль на улице, французские солдаты и дружинники ФКП — теперь ищут попрятавшихся "патриотов", кто помогал марокканцам. Мне было сказано, что никто не собирается расстреливать их на месте, если конечно они не станут сопротивляться — и поместят их не на стадион, а в городскую тюрьму, как подобает, и будут судить по французским законам.

Мой марсельский друг, месье Франсуа Ларуж, сказал:

— Нас пугали русскими зверствами. Но мы помним, как советские стояли здесь, больше года — и за все время не допускали никаких бесчинств, подобных тем, что мы видели от наших "защитников" за два дня. Русские не гнали нас ни в какие колхозы. А моя дочка Мари до сих пор хранит фотографию, она со своей подругой, и еще два русских офицера, вежливые улыбающиеся люди, совсем не похожие на "диких варваров". Вот этот снимок, опубликуйте и его, синьор — с подписью, что если те русские его увидят, и судьба снова занесет их в Марсель, то пусть знают, что в этом доме, адрес не изменился, им будут рады.

Болельщики "Ромы" приняли мои извинения. И пригласили впредь посещать матчи своего клуба — "чтобы вы, синьор Мазини, впредь не верили всяким слухам, и не писали чушь".

"Мессанджеро" не просто выплатила мне обещанный гонорар — но также и жалование за две недели, и командировочные, задним числом приняв меня в штат, так что теперь я не вольный стрелок. Причем буквально в тот же день мне сделали аналогичное предложение и от "Курьера" — но я вынужден был ответить отказом. А вечером мы с Габриэлой отправились в "Лючию" — и от моих денег остались крохи. Зато моя подружка выглядит как сама синьора Смоленцева на обложке журнала. И, вот женщины — еще и недовольна:

— Альфонсо, ну как я, такая красивая и нарядная, сяду на мотороллер у тебя за спиной, во всем таком летящем и в этой шляпке? Со следующего гонорара купи хотя бы "фиат-тополино"[38]. Или даже "лючию" — ты ведь теперь известная фигура?

И бросает взгляд на стену, где пришпилено знаменитое фото — синьора Смоленцева, в такой же шляпке с вуалью, садится в открытый автомобиль-кабриолет, у русских эта марка называется "победа", а у нас "лючия", выпускается на заводе "фиат" по советской лицензии. Цена как три "тополино" — но если мне и дальше будут так хорошо платить?

Жизнь прекрасна — и будет завтра еще лучше. И это, на мой взгляд, важнее, чем абстрактная "свобода", непонятно от кого и для чего!