Поль Матье, член ФКП.

Чертов американец! Надеюсь, он сейчас жарится в аду. Из-за него мне умирать — а я не хочу!

Я презираю сытую жизнь обывателей — сводимую лишь к довольству и сытости, еде и сексу. Ту, что готовил мне отец — преуспевающий владелец автомастерской. По воскресеньям он надевал медаль Сопротивления, как все наши соседи — а мне не выпало даже воевать с немцами, я был тогда слишком мал. Человек тем и отличается от животного, что у него должна быть Идея, Цель, ради чего надо жить. Быть причастным к великому делу — это и есть тот смысл жизни, который уже века ищут великие умы. И очень хотелось бы увидеть — во имя чего жил?

Мы удирали из Парижа, сменив "ситроен", увезший нас с бульвара Ришар-Ленуар, на "остин-16", поджидавший в условленном месте. Не то что я ненавидел нашего Генерала — но если он должен умереть ради победы самого справедливого коммунистического строя, значит так и должно быть. Так решили старшие товарищи — ведь тот, кого я знал как "месье Лекура" (ясно, что это имя не настоящее), был выше рангом, чем председатель нашего Комитета, по крайней мере он вел себя с ним как старший, когда забирал меня в свое подчинение. Наверное, он воевал еще в Сопротивлении — по-настоящему, а не как мой отец, и большинство моих соотечественников. Хотя иногда, по некоторым мелочам в его языке и манерам, мне казалось, что он не француз — неужели, русский? Штурмовые отряды — кому-то это название кажется "с душком", но ведь в войну в армиях многих стран, в том числе и русской, были штурмовые подразделения. Черный берет, красная повязка, самодельная дубинка — у кого-то были и "русские" дубинки, двойные, связанные цепочкой, страшное оружие в умелых руках. Мы поддерживали порядок на партийных мероприятиях, а еще били тех, на кого нам укажут, что он "ультраправый". И конечно, учились — тактике боев в городских условиях, минно-подрывному делу, основам конспирации, азам криминалистики. Стреляли из многих видов оружия — благо, Франция свободная страна, где стрелковых и охотничьих клубов избыток, немало конечно и таких, как "охотники за фуражками" у Тартарена — но нас учили, как настоящее армейское подразделение. Наши инструктора выглядели и говорили, как истинные французы — но очевидно, что люди из знаменитого "осназа", ученики самого Смоленцева, и не должны быть похожими на русских шпионов, как их изображают в кино. Даже в нашей ячейке были те, кто гораздо опытнее и старше меня — настоящие бойцы, кто дрались на улицах с "ультрас" сразу после Освобождения — когда наших товарищей похищали и убивали, ну и наши тоже не оставались в долгу. А после кризиса пятидесятого года настало что-то вроде перемирия — и не все в Партии были этим довольны, я сам слышал, что "СССР подобно тому как мы при Наполеоне, превратился в Империю со своим государственным интересом, вместо прежних лозунгов свободы, равенства, братства". Я вступил в ФКП в пятьдесят первом, после военной службы — был авиатехником по вооружению, хорошо знал пушку "испано" — потому, наверное, и выбрали меня.

Третьей была Адель, я также никогда не видел ее раньше, она присоединилась к нам уже в Париже. Хорошо знала город, в отличие от меня, истинная парижанка — в нашей команде она была разведчиком и связной. Вопреки мнению соседей, мы не были любовниками — сначала я даже думал, что она из тех девиц, кого совсем не интересуют парни. Поскольку не позволяла до себя дотронуться — и едва не пристрелила меня, когда я пытался ее обнять. Когда я узнал, что по документам мы будем изображать супругов из Бельгии, да еще и молодоженов — то первая моя мысль была, а как мы в гостинице в одну кровать ляжем, ведь два номера спрашивать будет никак нельзя?

"Месье Лекур" отделился от нас еще в Париже, отдав нам последний приказ, ехать в Гент, вот по этому адресу, ждать указаний. Я не понимал, зачем нам надо бежать из Франции сейчас, ведь если со смертью тирана начнется революция, то наше место здесь — но должна быть дисциплина, если хотим победить. Мы ехали по шоссе через Компьен, до бельгийской границы оставалось около полутораста километров. Адель молчала, и я произнес:

— Мы сделали это! Если нас поймают, то расстреляют, повесят, или пошлют на гильотину?

Так делал один мой приятель — шутил над смертью, чтобы ее отпугнуть. И мы не знали еще тогда, что Президент жив. Моя спутница ответила с нервным смешком:

— А даже так — по мне лучше, чем сдохнуть на панели!

И добавила серьезным тоном:

— Даже при том, что мы вляпались в авантюру. Ты заметил, что этот Лекур явно не француз?

Я пожал плечами. Возможно, что он советский. Или из ГДР.

— А я бы сказала, что он американец — ответила Адель — хотя не знаю, русских я не встречала, может и они такие же. А когда приходили немцы, мама выставляла меня гулять на улицу. После ее за это обрили. Ты тоже считаешь меня — дочерью немецкой шлюхи?

Так сказал русский Вождь Сталин — "сын за отца не отвечает". Наверное, и дочь тоже? И, вспоминая чему нас учили на политзанятиях, о союзе всех беднейших классов против классов богатых — лично я думаю, что дамы высшего полусвета должны будут после победы революции ответить наравне с буржуазией, ну а честные девушки с рабочих окраин, вынужденные заниматься этим от бедности, получат возможность зарабатывать на жизнь честным трудом. А отчего ты решила, что Лекур, янки?

Адель не успела ответить. Мы въехали в Компьень. На обочине стоял тот самый американец, с поднятой рукой. Даже странно — обычно ведь американские военные ездят на джипах. Отчего я остановился, чтобы его подобрать? Подумал о безопасности — американцы ведь во Франции, это хозяева, спасибо нашему продажному правительству — а значит, автомобиль, где едет их солдат, будет менее подозрителен в глазах наших полицейских.

Он сел на заднее сиденье — гладко выбритый, с улыбкой, будто сошедший с плаката. Начала говорить на вполне понятном французском, сначала поблагодарил, что мы остановились, а затем почти не умолкал. Мы узнали, что его имя Джон Доусон, что он лейтенант медицинской службы, сам из Филадельфии, где до сих пор его родители живут, что он вообще-то против войн между цивилизованными народами, "все споры должны решаться международным судом, таким как была Лига Наций, а теперь ООН", однако в армию пошел добровольно.

— Такая возможность, за казенный счет поездить, посмотреть мир. И не только ради удовольствия, но и для интересных наблюдений. Месье, вам не приходило в голову, что страны и народы тоже проходят свой жизненный путь, подобно личностям, и на этом пути их караулят схожие искушения? Когда Господь, история, или судьба — понимайте как вам удобнее — посылает вашей стране испытания, которые вы должны пройти с честью. И худшим соблазном тут является коммунизм — отобрать у богатых, раздать бедным — это может, в определенных условиях, решить ваши проблемы здесь и сейчас, оказавшись эффективным. Но в долгосрочном плане, это путь в никуда, поскольку уничтожает самых успешных, зато велит всем равняться на неудачников, а значит, снижает конкурентоспособность. И Соединенные Штаты подлинно великая нация не из-за своей промышленной мощи и экономического успеха — но прежде всего потому, что мы это испытание успешно прошли. Представьте, что вы, месье, судя по всему, не из неудачников — жили бы не в своем доме, а в "общежитии", как в России называются казармы для рабочих, виделись со своей супругой лишь по воскресеньям и то, при условии перевыполнения вами производственного плана, одевались и питались единообразно со всеми, не имели права владеть недвижимостью, которая вся принадлежит государству, и во всем подчинялись бы словам старшего, который зовется "секретарь", а в военное время "комиссар"? Это сейчас в России и других коммунистических странах — однако же и у нас в Штатах во время Великой Депрессии такой порядок был для миллионов бывших безработных, собранных в так называемый "гражданский корпус", причем наш Френки Рузвельт руководствовался именно коммунистической идеей, которая тогда была весьма популярна даже среди образованных американских кругов[39]. Однако же, наш американский народ, посмотрев на этот порядок, его отверг. Потому что подлинно свободный человек не ждет, что кто-то решит его проблемы, а решает их сам. Во время Депрессии отдельные черты нашей жизни были ужасны — но мы никого в них не винили, а те, кто выжил, гордятся что выдержали и стали сильнее. Теперь же я смотрю на европейские народы — и знаете, даже немного завидую вам, кому лишь предстоит сдать экзамен, который уже сдали мы.