Макси сидела на веранде, где я ее оставила, и ждала.

– Нам надо по магазинам! – сообщила я.

– Куда? – вскочила она на ноги. – За чем?

Я рассмеялась и услышала в собственном смехе слезы. Интересно, Макси их тоже слышала?

– Мне нужно купить себе обручальное кольцо.

17

Секретаря в приемной отца, казалось, нисколько не смутила долгая пауза, прежде чем я сообщила, зачем звоню.

У меня остался шрам, наконец объяснила я, и мне хотелось, чтобы доктор Шапиро взглянул на него. Я дала номер мобильного телефона Макси как свой собственный и назвалась Лоис Лейн, и в голосе секретаря не прозвучало ни малейшего любопытства. Намек на подругу Супермена остался не понят. Она назначила мне встречу на десять утра в пятницу и предупредила о пробках на дорогах.

Поэтому в пятницу утром я выехала пораньше. Со свежей стрижкой (Гарт согласился, хотя прошло всего четыре недели, а не шесть) и не только простым золотым кольцом на левой руке, как я себе представляла, но и бриллиантом такой невероятной величины, что я с трудом заставляла себя не отвлекаться от дороги.

Макси принесла его домой со съемочной площадки, заверив, что его никто не хватится, и это было как раз то, что нужно, чтобы объявить моему отцу в целом и всему миру, мол, вот она я.

– Позволь, я спрошу? – поинтересовалась Макси в то утро за имбирным чаем. – Почему ты хочешь чтобы отец думал, что ты замужем?

Я встала и раздвинула шторы, глядя на воду.

– На самом деле я не знаю. Я даже не знаю, надену ли я кольца, когда пойду к нему.

– Уверена, ты об этом думала, – мягко возразила Макси. – Ты всегда обо всем думаешь.

Я глянула на кольца.

– Я вспомнила, как он сказал, что меня никто никогда не полюбит, никто никогда не захочет. И мне кажется, что, если я увижусь с ним, беременная и незамужняя… это как будто подтвердит его слова.

Макси глянула на меня с таким выражением, словно в жизни не слышала ничего печальней.

– Но ты же понимаешь, что это неправда? – осторожно уточнила она. – Ты знаешь, как много людей тебя любят.

Я судорожно вздохнула.

– О, конечно, – сказала я. – Просто… тут трудно слушать глас разума. Это семья, понимаешь? Кто сохраняет благоразумие, когда дело касается семьи? Я просто… хочу знать, почему он так поступил. Хочу, по крайней мере, иметь возможность задать этот вопрос.

– У него может не найтись ответов, – заметила Макси. – Или они могут оказаться не такими, какие ты хотела бы услышать.

– Я хочу услышать хоть что-то! – отрывисто сказала я. – Я просто чувствую, что… Понимаешь, у нас только два родителя, а у моей мамы…

Я неопределенно взмахнула рукой, намекая на лесбиянство и неподходящую спутницу жизни. Солнце сверкнуло в ободке на моем пальце.

– Я просто знаю, что должна попробовать.

У медсестры, которая привела меня в палату, были симметричные и округлые груди, как две половинки дыни. Она протянула мне плюшевый махровый халат и планшетную папку, полную бланков для заполнения.

– Доктор скоро подойдет, – сообщила она, включив мощный фонарь и направив его на мое лицо, где я придумала себе шрам.

– Хм, – медсестра всмотрелась. – Его почти незаметно.

– А он глубокий, – ответила я. – Его видно на фотографиях. Вот тут появляется.

Она кивнула, как будто теперь все стало совершенно логично, и вышла из комнаты.

Я сидела в бежевом кресле, изобретая ответы для заполнения опросника и желая, чтобы у меня действительно был шрам, физический знак, чтобы предъявить миру, показать, через что я прошла и что пережила. Двадцать минут спустя раздался резкий стук в дверь, и вошел мой отец.

– Итак, что привело вас к нам, мисс Лейн? – спросил он, не поднимая глаз от моей карты.

Я сидела тихо, не произнося ни слова. Через миг он взглянул на меня.

На его лице застыло раздраженное выражение, взгляд «хватит тратить мое время», который я знала с детства. Он с минуту пристально смотрел на меня, и на его лице не отражалось ничего, кроме еще большего раздражения.

И тут он узнал.

– Кэнни?

– Привет, – кивнула я.

– Господи, что… – Мой отец, человек, у которого на каждый случай было оскорбление, на этот раз, к счастью, потерял дар речи. – Что ты здесь делаешь?

– Мне назначено.

Он поморщился, снял очки и сжал переносицу – еще одна привычка, которую я хорошо запомнила. Обычно это предвещало вспышку гнева.

– Ты просто исчез, – сказала я; он наклонил голову и открыл было рот, но я не собиралась позволять ему говорить до того, как закончу свою речь. – Никто из нас не знал, где ты. Как ты мог так поступить? Как ты мог вот так просто всех нас бросить?

Он ничего не сказал… просто уставился на меня – сквозь меня, – как будто я истеричная пациентка, кричащая, что ее бедра все еще бугристые или левый сосок выше правого.

– Тебе на нас совсем наплевать? Разве у тебя нет сердца? Или это глупый вопрос, который не следует задавать тому, кто зарабатывает на жизнь тем, что отсасывает целлюлит с бедер?

Взгляд отца полыхнул яростью.

– Не нужно со мной говорить в таком тоне.

– Нет. То, что мне было нужно, это отец.

Я не осознавала, насколько зла, насколько взбешена его поступком, пока не увидела его в накрахмаленном белом халате, с ухоженными ногтями, загорелым лицом и тяжелыми золотыми часами.

Он вздохнул, словно разговор и я сама ему наскучили.

– Зачем ты здесь?

– Я пришла не к тебе, если ты об этом. У моей подруги была запись, я пришла с ней. И увидела твою фотографию. Не очень-то умно, тебе не кажется? Для того, кто скрывается…

– Я не скрываюсь, – раздраженно перебил он. – Бессмыслица какая. Это мать тебе сказала?

– Почему тогда никто из нас не в курсе, где ты?

– Вам было бы все равно, даже если б вы знали, – пробормотал он, поднимая планшетку, с которой пришел.

Я была в таком шоке, когда он взялся за дверную ручку, что смогла сказать лишь:

– Ты с ума сошел? Разумеется, нам не было бы все равно. Ты наш отец…

Он снова надел очки. Я видела его глаза за стеклами, светлые, водянисто-карие.

– Ты теперь уже слишком взрослая. Вы все.

– Считаешь, что лишь потому, что мы выросли, не имеет значения, как ты с нами обошелся? Ты правда считаешь, что потребность в родителях можно перерасти, как трехколесный велосипед или стульчик для кормления?

Он выпрямился во весь