– Ну, мне пришлось, верно, Брюс? Ты не оставил мне особого выбора.

– Мне очень жаль, – повторил Брюс. – Я… я надеюсь, ты будешь счастлива.

– Я просто чувствую доброту твоих пожеланий, – парировала я. – Хотя погоди-ка. Ошиблась. Это запах травки.

Мне казалось, что какая-то часть меня отделилась от тела, воспарила к потолку и с ужасом наблюдала за разворачивающейся сценой… в великой печали. Кэнни, о, Кэнни, проплакал тихий голосок, ты же злишься не на него.

– И знаешь что? – воинственно спросила я. – Я сожалею о твоем отце. Он был мужчиной. А ты… ты всего лишь мальчик с большим размером ноги и бородой. Ты никогда не станешь кем-то другим. Ты никогда не станешь чем-то большим, чем третьесортным писателем во второсортном журнале, и да поможет тебе Бог, когда ты больше не сможешь торговать воспоминаниями нашего прошлого.

К Брюсу бочком подошла его девушка и переплела с ним пальцы. А я просто продолжала говорить.

– Ты никогда не будешь так хорош, как я, ты всегда будешь знать, что я – это лучшее, что было в твоей жизни.

Девушка попыталась вставить слово, но я не собиралась останавливаться.

– Ты всегда будешь просто большим тупым парнем с кучей кассет в картонных коробках из-под обуви. Парень с самокрутками. Парень с пиратскими пластинками «Грэйтфул Дэд». Старый добрый Брюс. За исключением того, что от этого балагана устаешь уже на втором курсе. Все стареет, в том числе и ты. И лучше не становится, в том числе и твой писательский талант. И знаешь, что еще? – Я подошла прямо к нему, так что мы оказались практически лицом к лицу. – Ты никогда не закончишь диссертацию. И ты всегда будешь жить в Нью-Джерси.

Брюс стоял, ошеломленный, с разинутым ртом. Видок так себе, только подчеркивал его безвольный подбородок и сетку морщин вокруг глаз.

Девушка посмотрела на меня снизу вверх.

– Оставь нас в покое, – выдала она писклявым голоском.

Мои новые туфли от «Маноло Бланик» прибавили мне почти восемь сантиметров роста, и я чувствовала себя амазонкой, сильной, и пигалица, которая едва доставала мне до плеча, меня ничуть не волновала.

Я одарила ее своим самым лучшим взглядом в стиле «заткнись-и-дай-умным-людям-поговорить», который совершенствовала на протяжении многих лет на своих брате и сестре. Мне стало интересно, слышала ли она когда-нибудь о пинцете для бровей. Конечно, она, вероятно, могла бы смотреть на меня и задаваться вопросом, слышала ли я когда-нибудь о пилюлях для похудания… или о контрацептивах, если на то пошло. Я решила, что мне плевать.

– Кажется, я к тебе ни разу не обратилась, – заметила я и расчехлила цитату, звучавшую на марше движения «Вернем себе ночь» примерно в 1989-м. – Я не верю, что жертва может быть виновата.

Это вернуло Брюса к реальности. Он крепче сжал руку девицы.

– Оставь ее в покое, – сказал он.

– О господи, – тяжко вздохнула я. – Как будто я что-то с кем-то из вас делаю. К твоему сведению, – сказала я подруге Брюса, – я написала ему ровно одно письмо, когда узнала, что беременна. Одно письмо. И больше ничего не буду предпринимать. У меня много денег, работа куда лучше, чем у него, на случай, если он забыл упомянуть, рассказывая тебе нашу историю. И у меня все будет хорошо. Надеюсь, вы будете счастливы вместе.

Я подняла Нифкина, тряхнула своими великолепными волосами и пронеслась мимо охранника.

– Я бы обыскала его чемодан, – сказала я ему так громко, чтобы Брюс услышал. – У него наверняка с собой травка.

А после, как положено беременной даме, я отправилась в туалет писать.

Колени подгибались, щеки горели. «Ха, – подумала я. – Ха!» Я встала, спустила воду, открыла дверь кабинки. За ней стояла Брюсова новая подружка, скрестив руки на тощей груди.

– Да? – вежливо осведомилась я. – У тебя есть комментарии?

Ее рот скривился. Я заметила немного неправильный прикус.

– Думаешь, ты такая умная? – сказала она. – Он никогда по-настоящему тебя не любил. Он сказал мне, что не любил.

Ее голос становился все выше. Пи-пи-пи. Как маленькая мягкая игрушка, из тех, что визжат, когда их сжимаешь.

– Ну а ты, – перебила я, – конечно, настоящая любовь всей его жизни.

В глубине души, в глубине сердца, я понимала, что какой бы раздор ни был у меня внутри, к этой девушке он не имеет никакого отношения. Но я снова ничего не могла с собой поделать.

Ее губы скривились, верхняя вздернулась, как у Нифкина, когда мы играли с его пушистыми игрушками.

– Почему ты не можешь оставить нас в покое? – прошипела она.

– Оставить вас в покое? – повторила я. – Оставить вас в покое… ты все время возвращаешься к этой теме, а я не понимаю. Я ничего не делаю ни ему, ни тебе. Ради всего святого, я живу в Филадельфии…

И тут меня осенило. Что-то было в ее лице, и я поняла.

– Он все еще говорит обо мне, так? – спросила я.

Она открыла рот, собираясь что-то сказать. Внезапно я решила, что не хочу стоять здесь и слушать ее. Я осознала, что невероятно устала. Что больше всего хочу домой, в свою собственную кровать.

– Он не… – начала она.

– У меня нет на это времени, – оборвала я. – У меня своя жизнь.

Я попыталась обойти ее, но девица стояла прямо у раковины, не давая мне пройти.

– Отойди, – коротко сказала я.

– Нет, – ответила девица. – Нет, ты выслушаешь!

Она положила руки мне на плечи, пытаясь заставить стоять на месте, слегка толкнула назад. Только что я стояла, пытаясь пройти мимо этой особы, а в следующую минуту моя нога поехала в луже воды. Лодыжка подвернулась. И я упала на бок, ударившись животом о твердый край раковины. Вспыхнула яркая боль. Я лежала на спине, лодыжка вывернулась под нехорошим углом, а девица стояла надо мной, дыша, как загнанное животное. Ее щеки горели лихорадочным румянцем.

Я села, упираясь обеими руками в пол, схватилась за раковину и тут почувствовала внезапную мучительную судорогу. Посмотрев вниз, увидела, что у меня идет кровь. Не очень много, но… кровь. Не то, что хотелось бы видеть ниже пояса на второй половине седьмого месяца беременности! Кое-как я сумела подняться. Лодыжка дергала так сильно, что меня затошнило. По ноге стекало.

Я уставилась на девицу Брюса. Она посмотрела в ответ, проследила за моим взглядом вниз, туда, где стекали густые красные капли. А потом в ужасе зажала себе рот ладонью, развернулась и бросилась наутек.

Перед глазами все расплывалось. Сквозь живот проходили волны боли. Я читала про такое. Я знала,