Якшин не мог сдержаться, чтобы не похвалиться:

— Жил я… Человеком был. Мундир имел. Ордена и медали…

— Городовой али стражник?

Якшин пренебрежительно усмехнулся:

— Поднимай выше… В офицерском звании. Свою квартиру имел… — Возвысив себя в своих глазах, Якшин самодовольно спросил: — Что… не ожидал?

— Да-а, что говорить… — Ковалев, поддакивая, смиренно крутил головой. — Вот ты кто!.. А должность у тебя все эти годы неприметная была. Кто бы мог подумать, такой человек — и в бане служит.

Почувствовав насмешку в словах Ковалева, Якшин презрительно прищурился:

— Что есть твое ремесло? Пыль да грязь. А я глядел выше. Лицезрел голых людей всех рангов и должностей и презирал их.

— Вот как… — только и смог проговорить Ковалев.

— Презирал, — гордо подтвердил Якшин. — Все они раздетые стояли передо мной. Утешался я, видя всех перед собой в голом естестве, отдыхал душой.

— Понятно, значит, никого не уважал. — Густые кучковатые седые брови Ковалева насупились. — Кого же ты уважал? Людей не уважал. Значит, бога уважал? Богомольный ты человек…

Якшин усмехнулся, помолчал и нехотя добавил:

— Истину тебе сказать, и бога не уважал. Нет его, раз он заставил меня столько лет терпеть.

— Да-а… — Ковалев судорожно потирал свои жилистые, почерневшие от сапожного вара руки.

Они входили в город. Навстречу по дороге на грузовиках и автобусах оккупанты везли своих раненых. Густой серый дым расстилался вдали над станцией.

Со времени этого откровенного разговора Якшин уже не упускал случая снова поговорить с Ковалевым. Он видел, что и Ковалев при встрече с ним теперь тоже как-то особенно радушно здоровается, обязательно о, чем-нибудь приветливо спросит.

Якшина радовало, что гордый, ершистый Ковалев стал так уважать его. Желание еще более расположить; к себе Ковалева заставляло Якшина хитрить, играть в откровенность. Ковалеву он не верил, как, впрочем, и никому не верил, кроме своих хозяев.

— Скажу тебе, как другу, — сообщал он при встрече Ковалеву, — ненадежный Чугрей человек. Непрочную основу новая власть себе создает. Втерся Чугрей в доверие к немцам. Сын у него комсомолец, где-то пропадает, говорят, выполняет партизанское, задание, а Чугрей молчит, скрывает.

— Ненадежный? — внимательно переспрашивал Ковалев.

— Тебе говорю, почему не доложишь коменданту?

— Мое дело маленькое, — Ковалев пожимал плечами. — Доложить можно, нетрудно. Был бы толк… Сам доложи.

— Сам, сам… Все сам, — ворчливо говорил Якшин.

Возвращаясь домой, Ковалев размышлял: доложит Якшин коменданту или так только подзуживает? И Ковалев видел, что в последующие дни Чугрей, как и прежде, приходил в комендатуру и, судя по его одутловатому, заплывшему жиром лицу, ничем не был встревожен.

«Значит, Якшин не торопится доносить, — думал про себя Ковалев, — выжидает. А может, и донес, да не обращают внимания».

В тот день, когда в городе был арестован Митя Клевцов, Ковалева вызвали к начальнику полиции.

— Возьмешь с собой двоих… — приказали ему. — Пойдешь на Пролетарскую улицу. Там живет Григорий Штыков… Знаешь? Ну вот. Приведете сюда… Попытается бежать, стреляйте на месте.

Ковалев побледнел.

— Ты что? Заболел? — удивился начальник полиции, пытливо глядя на Ковалева.

— Простудился… Теперь ничего… — хрипло пробормотал Ковалев, выходя из комнаты.

Что делать? Если он придет арестовывать Штыкова, тот решит, что он, Ковалев, — предатель. Что делать? Ковалев подошел к окну в комендатуре, лихорадочно ища выхода из создавшегося положения.

Никогда раньше Наташа Ковалева не видела своего дядю таким сумрачным, когда он вечером вернулся из комендатуры домой. Беспокойно ходил он по комнате, сгорбившись, словно какая тяжесть разом придавила его.

Разговаривать с ним Наташа не стала, ушла в свою комнату, не догадываясь, что дядя порывался поговорить с ней откровенно.

Получив распоряжение от начальника полиции, он сгоряча решил было немедленно бежать к Штыкову, предупредить, а потом, вернувшись домой, взять Наташу и скрыться из города. Но тут же понял, что это значило бы раскрыть себя прежде времени. Пришлось на страх и риск исполнять распоряжение комендатуры.

Гриша был дома, когда Ковалев с полицейскими пришел к нему.

— Приказано взять тебя! — кратко буркнул Ковалев, насупившись, Но потом решился, поднял голову и с невыносимой мукой взглянул в глаза Грише, который, сгорбившись, стой у окна.

«Не думай, что я предатель… Не думай!..» — молча, глазами молил Ковалев. Холодный пот проступил у него на спине. Но Гриша сразу понял, что не Ковалев виновник его ареста. Мало того, он незаметно дружески подмигнул Ковалеву, по-мальчишески показал в сторону полицаев кукиш. Такого Ковалев никак не ожидал от Гриши, у которою всегда была в глазах затаенная грусть.

Какая судьба ожидает арестованного в комендатуре гестапо, и Гриша и Ковалев хорошо знали.

— Запри дверь-то! — закричал Ковалев на полицейского, когда уходили из дому. — Может, вернется хозяин обратно, чтоб все в целости было. — Он суетился, покрикивал на полицейских, стараясь скрыть свое настроение. Дорогой умышленно немного отстал, думая, что Гриша что-нибудь предпримет. Но полицейские шли рядом с арестованным, а Гриша шел спокойно, ничего не; спрашивая. Из комендатуры Ковалев сразу же ушел, еле передвигая ноги.

На следующий день Ковалев, пересилив себя, снова пошел на службу. Вернулся он в таком состоянии, словно сам все испытал, словно его, а не Гришу, допрашивали в гестапо. Дома его ожидал неприятный разговор с Наташей.

Когда семья Тимофеева, покинув дом Ковалевых, ушла из города, Наташа несколько раз собиралась решительно поговорить с дядей, открыть ему глаза на его постыдную должность и все откладывала, выбирая подходящий случай. Такой случай вскоре представился.

После долгого перерыва над городом неожиданно в дневное время появился самолет — юркий серенький «ястребок» с красными звездами на крыльях. Он смело покружил над городом, оставив после себя в ясном морозном небе белый след буквы «Г», и спокойно улетел дальше.

Появление советского самолета народ истолковал по-своему. Раз днем безбоязненно прилетал «ястребок» — значит. Красная Армия идет на выручку города. А буква «Г», начертанная самолетом в небе, по мнению некоторых, означала: готовьтесь, подходит время освобождения. Этот слух волной пошел гулять по городу, а потом и дальше, по округе.

Наташа тоже видела советский самолет. Радостное предчувствие близкого освобождения охватило ее. Встретив дома дядю, она не утерпела:

— Скоро наши придут. Прилетал самолет. Теперь уж скоро… Придут! — повторила Наташа глухим дрожащим голосом, подступая к дяде.