Очевидно, поездка сыновей Натана во Франкфурт возбудила ревность у остальных братьев. В 1831 г. Шарлотта написала своей матери Ханне, прося ее «заставить [Майера] написать письмо на немецком, если он может, а если нет, пусть постарается как можно лучше написать по-английски г-же С[оломон] де Р[отшильд]. Мальчики дяди Чарлза [Майер Карл и Вильгельм Карл] очень хорошо пишут; разумеется, их будут сравнивать». Через четыре года настала очередь «английского» Майера посетить Германию; но его поездка носила более ученый характер, чем та, что предприняли его старшие братья. Со своим наставником доктором Шлеммером он провел несколько месяцев в Лейпцигском университете, откуда проследовал в Гейдельберг. В этом он пошел по стопам Ансельма, первого Ротшильда, поступившего в университет, который приобрел «живой интерес к науке», учась в Берлине. Вернувшись в Англию, Майер стал первым из многих Ротшильдов, которые учились в Кембридже, сначала в колледже Магдалины, а затем, когда руководство колледжа потребовало, чтобы он посещал церковь (такое требование до сих пор обязательно для студентов), перешел в более крупный и не такой требовательный Тринити-колледж. Оксфорд для Ротшильдов исключался из-за того, что при поступлении необходимо было подписаться под «39 статьями» (вероучительным документом англиканской церкви); зато в Кембридже могли учиться и нонконформисты, и иудеи, хотя им не присуждались ученые степени и не назначались стипендии[85].

Не желая, чтобы его обошли, Карл послал своего сына Майера Карла в Геттинген, а затем в Берлин, где юноша посещал лекции светила немецкой юриспруденции Фридриха Карла фон Савиньи, а также Леопольда фон Ранке, выдающегося историка своего времени. Его брат, Вильгельм Карл, в свою очередь, получил необычайно строгое высшее образование: в 15 лет он изучал двадцать различных дисциплин, в том числе пять языков и пять естественных наук. Его образованием ведала целая группа наставников, руководимых французским физиологом Анри Бланвале. Его склонность к религиозной ортодоксии, возможно, отчасти стала реакцией против такого нагромождения наук. И сыновья Джеймса получили не менее хорошее образование. Альфонс учился в Бурбонском коллеже (позже Лицей Кондорсе); к экзамену на аттестат зрелости его готовил частным образом Дезире Нисар, который позже стал директором Высшей нормальной школы и членом Французской академии. Надо отметить, что преимущества хорошего образования были доступны не только мальчикам-Ротшильдам. Хотя о ее формальном образовании известно мало, дочь Карла Шарлотта — наверное, самая умная представительница третьего поколения семьи — была в высшей степени образованной женщиной, судя по ее изящным письмам на английском языке и насыщенным дневникам на немецком.

Если целью такой подготовки было воспитание великих интеллектуалов, необходимо признать, что Ротшильды здесь потерпели поражение; за исключением Шарлотты, ни один представитель третьего поколения не отличался ученым складом ума. Впрочем, скорее всего, родители надеялись, что их дети легче, чем их предки, вольются в элиту европейских стран, не теряя при этом желания заниматься банковским делом. В этом случае образование третьего поколения Ротшильдов можно признать успешным. Внуки Майера Амшеля уже не говорили на ломаном немецком языке Юденгассе. Даже Кастеллане отмечал, что у Бетти не еврейский, а немецкий акцент. Сыновья же Натана говорили по-английски вовсе без акцента, свободно и непринужденно. Кроме того, многие молодые Ротшильды уже не писали ивритскими буквами, как их отцы; хотя сыновья Соломона и Карла по-прежнему так поступали, английские и французские Ротшильды третьего поколения этого не делали (хотя умели читать на юдепдойч). Кстати, начиная с 1820-х гг. деловая переписка всех пяти домов велась на многих языках, и каждый партнер стремился писать на своем первом родном языке. Лишь иногда, в приписках, они переходили на язык места своей работы или места жительства адресата. Судя по их письмам, представители третьего поколения писали по-английски, по-французски и по-немецки, причем в некоторых случаях даже лучше, чем их современники-аристократы. Более того, сам консерватизм их культурных вкусов служил доказательством того, что их наставники хорошо справились со своей задачей. Молодым Ротшильдам нравились романы Вальтера Скотта, оперы Мейербера, картины Мурильо и мебель эпохи Марии-Антуанетты. Мальчики, кроме того, перенимали у аристократии увлечения и пороки — скаковых лошадей, охоту на лис и оленей, любовь к скачкам, а также сигарам, дорогим винам и неподходящим женщинам. Они придумали друг для друга «клубные» клички: Лайонела называли «Рабби» или «Раввином», Энтони — «Билли» или «Толстяком Биллом», а Майера — «Простаком» или «Бараном». Все внешние признаки франкфуртского гетто исчезли, кроме, конечно, физиогномических. Но даже в последнем отношении лишь немногие члены семьи (меньше всего Джеймс) напоминали стереотипных евреев с карикатур. Ему и его братьям оказалось легко стать баронами, носителями королевских орденов, землевладельцами и хозяевами светских приемов. Они открыли своим потомкам возможность более неуловимого изменения. Теперь представители третьего поколения Ротшильдов могли стать джентльменами.

В июле 1830 г. во Франции произошла революция. В результате сочетания парламентской оппозиции и народных волнений в Париже свергли короля Карла X. За Июльской революцией последовала своего рода политическая цепная реакция, и аналогичные события (при разном уровне насилия) произошли в Брюсселе, Варшаве, Модене и Болонье, в ряде немецких государств, особенно в Брауншвейге, Гессен-Касселе и Саксонии, а также в Португалии. В Бельгии, Италии и Польше целью революционеров были не только конституционные реформы, но и освобождение от иноземного владычества. В других местах конституционные реформы приняли без свержения монарха. Так было не только в Англии, Шотландии и Ирландии — о чем иногда забывали в отчетах о революции 1830 г., — но и в Ганновере, где смена монарха произошла после того, как в июне 1830 г. довольно кстати скончался Георг IV. Правители Бадена, Вюртемберга и Баварии вынуждены были пойти на уступки либералам. Даже в 1832 г., когда были подавлены восстания в Польше и Италии, а Голландию вынудили принять отделение Бельгии, политическая нестабильность не закончилась. Неуверенность в прочности новых политических договоров ощущалась по всей Европе до середины десятилетия и дольше.