Тем не менее имелись два довода в пользу получения подобных наград. Во-первых, как мы видели, они облегчали братьям доступ в коридоры власти. Во-вторых, титулы и прочие почетные знаки рассматривались ими как «признаки отличия для нашей нации», то есть для европейского еврейства. Возведение Ротшильдов в дворянское звание во Франкфурте сочли пощечиной тем, кто желал бы восстановить прежние ограничения для евреев. «Если один еврей барон, все евреи — бароны» — вот как произошедшее истолковывали на Юденгассе. Сходным образом, по мнению Карла, назначение Натана австрийским консулом в Лондоне стало «удачей для евреев». Даже то, что братья иногда получали награды с исключительно христианской символикой — учрежденные в честь христианских святых и даже снабженные изображением креста, — считалось своего рода победой. Хотя Амшель отказывался получать такие ордена, Карл в 1832 г., не колеблясь, принял ленту и звезду недавно учрежденного ордена Святого Георгия от папы Григория XVI, а три года спустя Лайонел получил орден Изабеллы от королевы Испании. Как заметил Гейне, орден изначально был основан «в увековечение изгнания евреев и мавров из Испании». Он называл «пикантным» то, что «герр фон Шейлок Парижский», таким образом, будет считаться «самым могущественным бароном христианского мира». Конечно, так же расценивали событие и ошеломленные очевидцы-христиане, такие, например, как австрийский барон Кюбек: «Его святейшество принимает члена Дома Ротшильдов, и с небесного соизволения представитель Иисуса Христа на земле награждает потомка народа, который позволил распять Христа, лентой и звездой вновь учрежденного ордена Святого Георгия, и взамен позволяет, чтобы ему поцеловали не ногу, а руку. А Ротшильд по-прежнему отказывается стать христианином».

В этой связи, наверное, трудно объяснить очевидные сомнения Натана в ценности подобных знаков отличия. Так, в ряде писем он намекает, что в 1815 или 1816 г. его предлагали посвятить в рыцари, но он отказался. Когда кто-то сказал Карлу, что его брат принял рыцарство, он отказался в это поверить, «потому что ты любишь простоту». Имя Натана блистает своим отсутствием в патентах на дворянское звание от 1816 г., и на одобренном варианте герба не пять стрел, а четыре. Более того, в отличие от своих братьев и старшего сына, Натан редко упоминал о своем баронстве и присоединял к фамилии префикс «де». Возможно, как предположил Корти, такая скромность была вызвана желанием не слишком ассоциироваться публично с реакционной Австрией?[82] Мейс считает, что можно найти более практическое объяснение. Хотя в 1818 г. Натан закрепил за собой право носить герб (вот откуда позже на гербе Ротшильдов появилась пятая стрела), в 1825 г., когда он обратился в Королевское геральдическое общество для регистрации австрийского титула, его прошение отклонили — возможно, потому, что к тому времени с его натурализации прошло всего восемь лет. Однако Амшель считал, что причиной всему стало «нежелание» Натана становиться дворянином. Как бы там ни было, в 1818 г., отказавшись от прусского ордена, Натан дал понять, чтобы вместо него наградили его брата Соломона, потому что «здесь, в Лондоне, мне такая вещь не нужна», в то время как «мой брат… любит ленты; кроме того, он барон, который собирается жить в Париже, где можно украшать себя такими вещами». Джеймс тоже вначале не хотел именоваться «де Ротшильдом». «Давайте останемся купцами, — призывал он братьев в 1816 г. — Крайне приятно носить титул, но пользоваться им только наедине». Положительное деловое письмо от министра финансов, по его мнению, «стоит больше, чем все дворянские титулы».

Но хотя сдержанность Джеймса быстро прошла, Натан по-прежнему презирал аристократические замашки — более того, с годами его презрение усиливалось. В 1827 г., когда князь Пюклер навестил английских Ротшильдов, его угостили странным послеобеденным представлением, на котором, очевидно, подвыпивший Натан надел «новую австрийскую консульскую форму, которую, по его словам, прислал ему его друг [Меттерних] из Вены»:

«Он показал ее нам, и… после наших уговоров даже примерил ее перед зеркалом и походил в ней. Подобно виртуозу, который не может остановиться, стоит ему начать играть, он велел приносить ему другие великолепные придворные наряды и несколько раз переодевался, как будто находился на сцене…

Было… довольно забавно смотреть, как этот обычно серьезный торговец репетировал разные реверансы, поклоны и благосклонные „придворные“ улыбки. Нисколько не смущаясь нашим смехом, он… жизнерадостно уверял нас, что Н. М. Р., пожелай он того, сумел бы сыграть любую роль; и, с помощью пяти или шести лишних бокалов вина, сумеет держаться не хуже самых первых придворных».

Судя по смешанным чувствам Пюклера, он стал свидетелем характерного для Натана стремления эпатировать аристократию. Возможно, ему хотелось иногда менять строгий сюртук на яркий придворный наряд; но ко всем подобным одеяниям он относился как к маскарадным костюмам. В своем роде эта яркая сцена — подвыпивший еврей-банкир смеется над дипломатическими приемами империи Габсбургов в присутствии безденежного князя — демонстрирует двойственность отношения Ротшильдов к общественному строю эпохи Реставрации.

Несмотря на свою репутацию мещан, младшие Ротшильды, судя по всему, проявляли интерес к тому, что сейчас мы бы назвали «высокой культурой» — правда, это несколько искажает суть явления, если вспомнить, что в тот период в так называемой «публичной сфере» сочинение и потребление музыки, драматургии, книг и картин стремительно превращалось в более или менее свободный рынок. Такой интерес к культуре отчасти стал логическим следствием описанного выше досуга: например, невозможно было владеть большим домом и не покупать картины и другие украшения. В то же время, чтобы беседовать с представителями элиты не только о деньгах и политике, необходимо было хотя бы в общих чертах знать самых популярных художников, композиторов и писателей. Однако занятым банкирам среднего возраста (всем братьям, кроме Джеймса, в 1820 г. было уже за сорок), как правило, плохо давалось искусствоведение. Правда, все они унаследовали от отца любовь к антиквариату и славились умением выбирать оригинальные подарки для своих друзей-политиков. Они заказывали свои портреты, портреты своих жен и детей популярным художникам, таким, как сэр Уильям Бичи, Луи Ами Гросклод и Мориц Даниэль Оппенгейм[83]. И во Франкфурте, и в Париже Ротшильды регулярно абонировали театральные ложи. Но Джеймс был единственным представителем второго поколения, который искренне и серьезно проявлял интерес к культуре. Так, в 20-летнем возрасте он зачитывался Шиллером и Гете, а в 1820-х гг. нанял художника по фамилии Алляр за 5 франков в месяц, а также подписывался на «Театральную афишу» и «Театральный журнал». Его братья считали, что подобные вещи скорее подходят их детям.