коллизия, безусловно, должна радовать, герои же к подобным вещам относятся сдержанней. Строго говоря, чаяния героев и читателей зачастую диаметрально противоположны. Исключение составляют, пожалуй, лишь так называемые скучные истории о нарушениях закона, где всем: и читателям, и сыщикам, и даже нарушителям хочется побыстрее всё закончить.

Мерседес уже склонялась к тому, что вроде бы правдоподобно собака излагает и, стало быть, в принципе, отчего бы и не попить чаю, как вдруг громко заорали сторожевые монахи; спустя мгновение стало ясно отчего: грохоча подкованными копытами, во двор монастыря ворвались некие всадники, переодетые в одежду алхиндцев, но алхиндцами при этом не являвшиеся. В оправдание сторожевых можно сказать лишь, что события, происходившие во дворе монастыря, были намного интереснее вида окрестностей монастыря, представлявших собой степь, степь и ещё раз степь.

Вдумчивый читатель уже, наверное, догадался, что это были Чёрные рыцари. Ворвавшийся первым во двор монастыря сэр Морт чеканным движением поднял своего коня на дыбы и орлиным взором окинул театр непонятных действий. Он увидел всё – и насторожившихся монахов, и Лань Дзиня, не успевшего стереть с лица неуместную теперь улыбочку, и кавалер-девицу Мерседес, и кровь, капающую со сковороды, а также с руки вышеозначенной девицы, и как это бывает часто второпях, сделал неправильный вывод.

– Гей! – заорал он, срываясь на хрипатый фальцет. – Спасай Бритву! Руби их в песи! Круши хузары! Давай!

Сэр Морт был молод, честолюбив и хорошо знал военную историю. Такое вот роковое стечение обстоятельств, превосходно, впрочем, объясняющее столь странные возгласы во время боя.

И хузары дали.

Грозно сверкнула сталь мечей, свистнул разрезаемый клинками воздух, и неслыханный ранее в здешних местах клич потряс эфир.

Монахи, в полном соответствии с первой заповедью кочевников: вовремя отступить – не значит потерпеть поражение, брызнули в разные стороны. Лань Дзинь при этом неожиданно проявил недюжинное проворство, практически одномоментно оказавшись в храме.

На этом всё и закончилось, ибо Бритва Дакаска решительно взяла инициативу в свои руки.

– Прекратить! – крикнула она пронзительно, и чёрные рыцари замерли, как вкопанные. Отчего-то это поразило монахов намного сильнее, чем та ловкость, с которой эта девушка им противостояла.

– Ага, – сказал послушник Бунь, выглянув из-за угла храма. – А мы, значит, на неё кидались.

Вид он имел при этом потрясённый, интонации – соответствующие виду.

– Она, понимаешь, мужчинами командует, а мы, значит, такие на неё напали, – глубокомысленно отозвался послушник Бань, чья голова выглянула из-за угла храма над головой послушника Буня.

– Повезло нам, братья, – подбил бабки послушник Бэнь, бывший самым высоким среди всех троих, и голову посему державший повыше, нежели предыдущие двое.

– А ты куда задевался? – снова крикнула Бритва Дакаска. Пронзительности в её голосе при этом, наверное, даже добавилось.

Лань Дзинь осторожно выглядывавший из широких дверей храма, недоумённо приподнял бровь. Монахи начали переглядываться между собой, таким нехитрым способом выражая своё непонимание происходящего.

Откуда-то послышалось конское ржание.

– Иди сюда! – крикнула Бритва сердито. – Чего встал?

Ворота монастырской конюшни содрогнулись от мощного удара, затем с треском распахнулись, и во двор выбежал засёдланный вороной конь. Бритва бросила сковороду, каковая с глухим металлическим звоном запрыгала по булыжному монастырскому двору, и все присутствующие против своей воли какое-то время наблюдали за её скаканием. Бывают в мире такие явления, от которых невозможно оторвать взгляд, и если с пламенем, танцующей женщиной и чайным клипером всё понятно, то что заставляет смотреть людей на прыгающую по булыжной мостовой сковороду, составителям хроник совершенно неясно.

Наконец сковорода угомонилась, и все словно очнулись. Бритва легко взлетела в седло, и тут снова заорали сторожевые монахи.

– Великий Сунг, – сказал Бунь. – Что там ещё?

Где-то в отдалении запел императорский рожок.

Когда что-то идёт не так, то такое положение вещей стремится продлиться как можно дольше. Вот и эта глава никак не хочет заканчиваться, и поэтому мы закончим её мощным волевым, хотя отчасти, может, и не совсем логичным усилием.

Глава 8,

праздничная

Большинство людей считает, что праздник – это хорошо. При этом это самое большинство эгоистично забывает о том, что праздник – он ведь не для всех праздник. Отчего-то никто никогда не поинтересуется, каково, к примеру, запальщикам фейерверка, назначенного на самый конец праздника, весь этот самый праздник ждать, будучи в трезвости и унынии, когда же наконец можно будет запалить проклятые запальные шнуры и присоединиться к толпам гуляющих с чувством исполненного долга. Конечно, некто легкомысленный и недалёкий скажет, что, в конце концов, когда огни фейерверка взовьются к небу, они своё получат. Но следует помнить, что и тогда запальщики останутся одиноки, поскольку все вокруг них уже будут основательно пьяны и веселы. А быть трезвым среди пьяных – удовольствие не из лёгких.

Читателю может показаться странным такое рода отступление, но терпение, наш дорогой друг, терпение! – и вы убедитесь, что это небольшое рассуждение о праздниках имеет под собой достаточно твёрдую почву.

Представьте себе степь.

Она не ровная, где-то покрыта холмами, кое-где имеются распадки.

Она покрыта короткой жесткой бледно-зелёной травкой, той самой, на которой алхиндцы предпочитают пасти своих грубошерстных баранов, поскольку только от этой невзрачной травки мясо их обретает вкус, который вы больше нигде не найдёте.

Представьте неширокую реку, рассекающую степь надвое.

И над всем этим – словно немного выцветшее от зноя голубое небо с редкими лоскутьями белых облаков.

И безжалостное солнце, от которого негде укрыться.

А теперь представьте себе множество юрт, поставленных большим полукругом у реки. Возле юрт, образуя полукруг поменьше, торчат туги родов. Меж юрт ходят, занимаясь своими делами, тысячи людей; мычит, блеет, мекает скот; поднимаются неохотно к небу дымы кизячных костров; и слышится неумолчный гомон – такой, какой бывает на рынках и праздниках; а над всем этим великолепием стоит густой дух варящегося мяса.

Процессия с южанами и гостями с Запада перевалила через пригорок, и ставка Северного Алхиндэ открылась перед ними во всём своём размахе.

Картина эта не могла не впечатлить, и она впечатлила.

Маг, Аманда и Белинда в некотором ошеломлении какое-то время обозревали открывшиеся виды, пока Дам Дин не вывел их из этого состояния грубоватым призывом.

– Чего встали? – сказал он. – Поехали.

В ставке меж тем творилось что-то из ряда вон выходящее. Спускаясь вниз по склону, Хромой Сом ясно видел, как со всех концов Северной ставки к подножию холма, с которого они спускались, сбегаются люди.

Нападение, неожиданно для себя подумал маг, они готовятся к отражению атаки.

Ещё несколько минут, и процессия въехала в ставку. Люди смотрели на них неотрывно, и маг неожиданно осознал, что вся эта роскошная