Нэнси поборола соблазн налить себе еще бокал и села, закрыв глаза, на солнышке, приготовившись к терпеливому ожиданию.

* * *

Лицо Чипса было белым как полотно. Зия приняла его в своем сиреневом, полном солнца будуаре, большие окна которого были открыты. В комнату заглядывали цветы и голуби, так что почти незаметно помещение переходило в сад. Она еще не совсем доверяла своим силам, чтобы встать с постели. На ней был темно-розовый утренний туалет с кружевами. Служанка приложила немало усилий, чтобы сделать ей соответствующую прическу, а аромат духов, разливавшийся по комнате, заставил Чипса перенестись назад, в далекое прошлое. Он поцеловал Зию и обнял ее. Служанки оставили их наедине. Тогда Зия просто и спокойно рассказала ему все о Нэнси и Рамоне. В какой-то момент Чипс почувствовал, что он вот-вот упадет в обморок. Чувство вины нахлынуло на него и едва не сокрушило. Он погубил жизнь Зии, а теперь делает то же самое со своей дочерью. Нет, виноват не он. Это Дьюарт разрушил их жизни. Дьюарт, который даже из могилы продолжал мстить им.

— Должен же быть какой-то выход…

— Нет. — Ее длинная шея была по-прежнему прелестной, лицо было красиво, как всегда. — Они любят друг друга, Чипс. Я знаю своего сына. Я вижу, как он смотрит на нее, как загораются его глаза, когда она входит в комнату. Он никогда не оставит ее. Никогда.

— Ты хочешь, чтобы я все рассказал ей, не так ли? — Это был риторический вопрос, не требующий отпета. Чипс отошел от кровати и приблизился к открытым окнам. В своем, тщеславии он решил, что победил окончательно, но это оказалось иллюзией. Никто не мог теперь праздновать победу над Дьюартом Санфордом. Дьюарт делал то, что делал всегда, — он наблюдал и ждал своего часа. Сейчас, через годы после своей смерти, он мстил ему через своего сына. В комнате было тихо и спокойно, но Чипс с трудом сдерживал себя, чтобы не заткнуть уши и не слышать ненавистного смеха, который уже много лет терзал его. Он повернулся и увидел полные муки глаза Зии.

— Рамон никогда не догадывался, что мы сделали с Дьюартом. Если бы он узнал, что произошло, то потребовал бы суда…

— Но если он любит Нэнси…

— Рамон португалец, — лаконично ответила Зия. — Я родила его, но в нем течет не моя кровь. Он весь в своего отца.

— Тогда я должен молиться, что Нэнси уродилась в меня и что она найдет в себе силы пережить то, о чем я должен был сказать много лет назад. — Его глаза блестели от слез. — Бог все видит на небесах, Зия. Как может он допустить, чтобы один проступок, одна ошибка могла разрушить столько жизней?

— Это мой грех, — сказала Зия, и ее безукоризненная кожа сильно побледнела. — Я жила с ним долгие годы, но ни одна другая жизнь не должна быть загублена. Ни одна капля крови не должна больше пролиться.

— Нет! — В голосе Чипса не было ярости. Он опустился на колени у кровати и взял ее за руку. — Это не только твой грех, Зия. — Затем поцеловал ее и, опустив плечи, вышел из комнаты, направляясь на поиски своей дочери.

* * *

Все слова, которые Нэнси заготовила, куда-то исчезли при виде отца. Когда Чипс входил в отель, он был бойким и веселым, полным обычной бодрости духа и жизнерадостности. Сейчас в дверях стоял старик. Под его глазами обозначились мешки, от носа ко рту лицо прорезали глубокие морщины. Упругие белые волосы, казалось, поредели и безжизненно свисали. Костюм, сшитый вручную самым изысканным бостонским портным, выглядел так, будто был для более крупного и широкоплечего человека. Нэнси казалось, что за короткое время с тех пор, как отец вошел в отель, он весь как-то сжался. Его кожа приобрела сероватый болезненный оттенок. Глаза стали тусклыми и безжизненными.

Нэнси бросилась к нему, забыв приготовленную речь о том, как она собирается жить, о том, что она уже взрослая тридцатипятилетняя женщина и что прошлое есть прошлое и только будущее имеет значение.

— Боже мой, папа! У тебя все хорошо?

Он кивнул и вслепую протянул к ней руку. Впервые в жизни он должен был ухватиться за нее, и она поддержала его.

— Что случилось? — Нэнси от испуга с трудом выговаривала слова. — Это Зия? Ей снова стало плохо?

— Нет. — Он не мог оторваться от нее. Потом, когда он скажет все, что должен сказать, возможно, она уже никогда больше не будет обнимать его и, может быть, никогда не заговорит с ним. Чипс сделал глубокий вздох, и Нэнси, отшатнувшись, испуганно посмотрела ему в глаза:

— Что-нибудь случилось? Ты выглядишь так, словно увидел привидение. Может быть, вызвать доктора?

Он молча покачал головой.

— Хочешь бренди? Могу я чем-то помочь тебе?

— Ты должна выслушать меня, — сказал он устало и, обняв ее за плечи, начал тяжело расхаживать по залитой солнцем террасе, приближаясь то к ярко раскрашенным плетеным креслам, то к уставленному бокалами столу с манящими бутылками охлажденного шампанского. — Ты узнаешь о привидениях, но сначала дай мне вместо этого чертова лимонада настоящее доброе американское виски.

Нэнси хотела снова сблизиться со своим отцом. Предвидя разговор, в котором она выложит Чипсу все последние новости, она дала Марии выходной и отпустила слуг отеля. Нэнси подняла белую трубку телефона и дрожащим голосом заказала бутылку виски, с изумлением заметив, что ее рука дрожит. Она вернулась на террасу, где они молча ждали, пока несносное шампанское не заменили на бутылку золотистого «Джим Бима».

Отец налил себе до краев бокал и с трудом выпил. Он все еще молчал. Нэнси настроилась на резкий разговор с ним и была готова защищаться.

Наконец он сказал:

— Зия сообщила, что Рамон здесь.

— Да.

По тону отца Нэнси поняла, что не присутствие Рамона явилось причиной его крайнего расстройства. Он выпил еще виски и снова наполнил бокал.

— Зия говорит, что он последовал сюда за тобой из Нью-Йорка и хочет жениться на тебе.

— Да, это так.

Нэнси была не в силах сказать еще что-либо. Она боялась говорить на эту тему, однако такое начало, по-видимому, служило лишь вступлением к чему-то еще более худшему, чего она не могла даже представить.

Чипс открыл было рот, чтобы продолжить разговор, но так ничего и не сказал, глядя на свой бокал и не переставая помешивать кубики льда.

Нэнси сжала руки, стараясь не нарушать молчания. Она боялась, что если заговорит, то нервы отца сдадут, и она никогда не узнает, что так ужасно подействовало на него в этот прекрасный солнечный день. Видя, как отец пьет виски, она испугалась, что он опьянеет и вообще не сможет говорить. Наконец, когда Нэнси уже подумала, что больше не выдержит молчания, он произнес, не глядя на нее:

— Ты не можешь выйти замуж за него, Нэнси.

Она чуть не разрыдалась, почувствовав облегчение. Если в этом заключался весь ужас того, о чем он собирался сказать, то она была к этому готова. Гнетущий, безотчетный страх, сковавший ее, отступил.