— Если мы не возьмём итальянца, скорее всего, погибнет невинный ребёнок, — напомнил Андрей Иванович.

— Много их погибает. — Пётр Андреевич утирал платком пот, обильно струящийся по его лицу.

— Собираешься принести мальчишку в жертву? Но только имей в виду, что следующим после Загряжского придётся хоронить цесаревича. Понимаю, сие мы с тобой, два старых греховодника, могли бы пережить, но только, ты прав, кого первого в этом случае начнут подозревать? — Ушаков поднялся, намереваясь уйти, но тут до них донеслись топот ног и голоса. Андрей Иванович выглянул в окно, тут же приметив летящих в их сторону дознавателей. Впереди неслись расхристанный Алексей Трепов и хромающий на левую ногу Ефим Кротов, последним, едва успевая за товарищами, спешил, пригибаясь под тяжестью какого-то мешка, Тимоша Шанин.

— Как так? Почему цесаревич? Да его знаешь как после этого покушения охраняют?! — затараторил Толстой. — Это ты хватил, голубчик. Где Загряжский, а где Пётр Алексеевич. И как у тебя язык твой поганый не отсохнет такие гнусности произносить! — Проследив за взглядом приятеля, Пётр Андреевич успел заметить дознавателей, когда те уже влетали в дверь.

— А ты сам посуди. — Ушаков снова сел в своё кресло. — Мы не арестуем итальянца, вообще сделаем вид, будто бы никакого покушения не произошло. А раз нет преступления, если остановлено расследование, никто уже осторожничать не станет. И что мы с тобой, друг ситный, имеем — хитрый похититель Феникс здесь, Могильщик, который мне разные намёки делал, мол, нельзя ставить царём сына предателя, тоже, можно сказать, под боком. Как работает итальянец, мы видели, вернее, никто ничего не видел, фокус-покус. Раз — и санок с коньком не стало, растворились в снежном облаке. Что же до Могильщика. — Он махнул рукой. — Он один сотни человек стоит. — Ушаков присвистнул. — Да что сотни, он один...

В этот момент в дверь постучались, и, не дожидаясь позволения, дознаватели влетели в кабинет начальника.

— Что у вас, милостивые государи, ещё какой-нибудь трупец из холодной комнаты пропал, что вы так вламываетесь?

— Никак нет, не пропал. Добавились. Много. — Не в силах держаться на ногах, Тимошка грохнулся на колени, прикрыв заплаканное лицо шапкой.

— Какое ещё «много»?! Откуда много? — в тон Ушакову повысил голос Толстой.

— Да вот в «Медвежьем пиру» их нынче человек семь. — Трепов старался не давать воли чувствам.

— Драка, что ли, произошла? Студенты чего не поделили? — припомнил недавний разговор с Могильщиком Ушаков.

— Так точно, студенты. Гуляли всю ночь до утра, а утром проснулись, да не все. Отравление. Медикус нужен, и лучше не один. Семь трупов!

— Семь человек, говоришь? — присвистнул Ушаков.

— Пока семь, но, боюсь, скоро к ним ещё человека три присоединятся. Потому как очень плохи, — помог друзьям Кротов.

— Сын кабатчика? — Ушаков поднялся и, растолкав толпившихся в дверях дознавателей, высунулся в коридор и зычным голосом потребовал прислать к нему всех имеющихся в наличии медикусов и работников холодной.

— Жив-здоров. Только пьян сверх меры. Согласно инструкции первый подозреваемый, — констатировал Трепов. — Как вы учили.

— Потому как он всех собирал и угощал в этот день, ибо именинник, — выказал свои знания Кротов.

— Худо дело. — Ушаков даже поёжился от неприятного предчувствия, кабак «Медвежий пир» находился в нескольких шагах от крепости, и там частенько сиживали работники Тайной канцелярии. Андрей Иванович много лет знал кабатчика, крестил его единственного наследника, и вот теперь, как сказал Алексей, этот самый мальчик первый и, возможно, единственный подозреваемый, а значит, прямой долг Ушакова — распутать данное дело, дабы спасти и крестника, и старого друга, для которого этот самый мальчик — единственный смысл жизни.

— Сделаем так. — Толстой обнял Ушакова за плечи. — Я поеду к итальянцу, а ты к кабатчику.

— Но государыня, тебя же... ты, что ли, не понял, ей это выгодно.

— Я поеду напрямую к итальянцу, арестую и допрошу, а уже когда он выдаст мне похищенного ребёнка, паду к ногам государыни. Посчитает нужным помиловать — хорошо, не посчитает... — Он отвернулся. — Иди, брат Андрей Иванович, исполняй свой долг, а я — свой, даст Бог, спасём, ты — сына кабатчика, я — сына генерала.

Было видно, какими муками далось Петру Андреевичу это решение, но что же сделаешь? Не разорвётся же он, Ушаков, сразу на два важных дела. С другой стороны, в Канцелярии давно уже было заведено, что с сильными мира сего разбирается Толстой, в то время как Ушаков занимался разбойниками и убивцами.

Молча обнявшись и похлопав друг дружку по спинам, друзья разошлись — Ушаков с дознавателями и медикусом Кульманом, обнаруженным в отведённой ему комнатке при холодной, куда он, должно быть, уже перетащил половину своего арсенала.

Несмотря на то, что «Медвежий пир» находился недалеко от крепости, Ушаков дождался своей кареты и приехал на место, как ему и следовало, согласно его положению. Кульмана он усадил рядом с собой из уважения к медицинским познаниям, Кротов был оставлен в Канцелярии за старшего, что же до Трепова и Шанина, они должны были выдвинуться пешим строем во главе отряда солдат.

— Вы успели осмотреть покойницкую? — За окошком начался дождик, зябко поёживаясь, Ушаков задёрнул бархатную шторку, так что в карете сразу же сделалось темно.

— Исчез суфлёр и следов не оставил. — Антон Иванович вздохнул. — Обидно, такой экземпляр, я бы его молодым медикусам показывал, да и господа дознаватели такие вещи должны время от времени видеть, мало ли, вдруг в следующий раз рядом не окажется врача.

— Вы правы. — Ушаков с интересом поглядывал на Кульмана. — Мы учим ребят, можно сказать, с измальства, иные поступали на службу в возрасте десяти-одиннадцати лет и потом постепенно, шаг за шагом... Но это было бы очень даже неплохо, если бы они учились ещё чему-то кроме слежки, допросов и работы экзекуторов. Об этом придётся подумать.

— Подумайте, Андрей Иванович, подумайте! — воодушевился медикус. — Я вот и в Преображенском пытался молодых следователей основным вещам обучать, но Иван Фёдорович Ромодановский[129] мне этого не позволил. Но ведь это же неправильно. Какой смысл чураться новых знаний? Сами посудите. Ведь наши дознаватели неплохо справляются, когда перед ними свежий труп, но полностью теряются, если покойник пролежал несколько дней. Если же ещё и на жаре... или в неестественных, так сказать, условиях. К примеру, нашли в прошлом годе уже весьма разложившееся тельце ребёночка — новорождённого сына мать-ехидна в отхожее место бросила. Понадобилось определить время смерти, тельце-то весьма уже разложилось. Так разложилось, что все медикусы Преображенского приказа в один голос заладили, мол, полгода, не меньше. А в то время дом как раз ремонтировался, жильцы в него с месяц как заехали. Уже можно сказать дело закрыли, а меня любопытство распирает, ведь труп гниёт в земле, в воде, на сухом чердаке или в болоте по-разному. И многие об этом в учёной литературе пишут. Но вот как он гниёт в отхожем месте, нигде ни полсловечка. Взял я тогда молочного поросёнка, забил и бросил в уличный нужник. А потом каждые три дня извлекал и наблюдал. И что бы вы думали? — Кульман тихо засмеялся. — Свинёнок через месяц лежания в этой дряни разложился ещё сильнее, чем тот человеческий детёныш. Месяц! Вы понимаете, сразу же стали припоминать, кто из девок толстой ходил, и нашли. Сама во всём призналась и покаялась. Дело было раскрыто.