Ушаков закусил губу.

— В честь Исаака Далматского. Помню я этот амбар — простенькая такая церквушка получилась, хотя внешне бревенчатая домина, шпиль голландский архитектор Харман ван Болос[131] возводил. За строительством же твой предшественник, Федька Апраксин[132], досматривал. За год тогда справились и сразу же освятили. Долгое время церковь Исаака Далматского считалась главной церковью Санкт-Петербурга, в ней, помнится, в двенадцатом венчались царь с царицей.

— Ну и что же с того, мало ли церквей Пётр Алексеевич построил? Это ещё не доказательство.

— Ну да, ну да и то, что после, согласно императорскому указу, моряки Балтийского флота и служащие Адмиралтейства имели право приносить присягу на верность царю и отечеству только в Исаакиевском храме — тоже, скажешь, случайность? Ну ладно, пущай случайность. Даже принимая во внимание то, что, когда эта самая церковь обветшала, Пётр Алексеевич повелел построить своему любимому святому ещё одну, теперь уже в камне[133]. И сам, собственноручно заложил первый камень в её основании. Почему царь Пётр так почитал святого Исаака? Если это не было его имя?

— Он и апостолов Петра почитал, и Павла, и Андрея, и Богородицу Пречистую Деву, и всех святых. Ты же придумал какого-то Андре Исаака, или Андре Яана, и теперь под это дело пытаешься выманить у меня пирата. Но так я ведь тебе уже сказал — вот приказ на его освобождение. Так что же тебе ещё?

— Да ладно тебе, в самом деле, гневаться. Я ведь хочу открыть тебе государственную тайну, которую ты как начальник Тайной канцелярии обязан знать. Рассказываю, заметь, совершенно добровольно и чистосердечно. А ты ещё ерепенишься. — Могильщик покачал круглой головой. — Слушай. Пока Андре жил в семье плотника, он, естественно, носил их фамилию Яан, так же как Яан Муш, которого, согласно твоему же приказу, я сегодня заберу из узилища.

— Вместе с кафтаном Петра Алексеевича, — кивнул Ушаков. И протянул Могильщику бумагу на освобождение арестованного.

— Спасибо. Ты спрашивал, почему Андре не разоблачили? Вот тут всё было сделано как раз правильно. Софья хоть и обещала признать нового царя и не рыпаться, с первого взгляда поняла, что нашему Андре палец в рот не клади, что он своего не упустит, и подняла стрельцов. К тому времени мы уже отправили в отставку половину тех, кто мог знать Петра лично, их места заняли новые лица из тех, что не знали прежнего царя и не могли обнаружить подмены. Теперь продвижение по служебной лестнице сделалось, можно сказать, стремительным. Многие офицеры в ту пору получали земли и звания, на которые ещё не смели и рассчитывать. А когда человек вдруг получает жирный кус, он с превеликой неохотой затем возвращает его обратно. То есть, если человек служил власти и затем получил щедрое вознаграждение от этой самой власти, он из кожи вон вылезет, чтобы ничто уже не могло пошатнуть положение его благодетелей. Любой намёк на то, что царь ненастоящий, у новой служивой элиты воспринимался, как команда разить наповал. Потому как, если царь и вправду фальшивка — стало быть, и всё, что он пожаловал, гроша ломаного не стоит. Признай царя самозванцем, а после расставайся со всеми своими привилегиями, а заодно и отвечай перед законом, за какие такие заслуги подменщик жаловал тебя деньгами и званиями?

— Это понятно, — отмахнулся от него Ушаков. Врал Могильщик на редкость складно, Андрей Иванович вспомнил себя, когда сам Пётр Алексеевич выступил сватом и раздобыл для него вдову стольника Фёдора Апраксина, Елену Леонтьевну, между прочим, вопреки сопротивлению всей мужней родни. Стал бы он после такой царской к нему милости слушать наветы на Петра Алексеевича? Да не то что не стал, глотку бы обидчику перегрыз.

— Поначалу Андре сидел в Немецкой слободе, но потом мы перевели его на верфь — якобы, насмотревшись за границей на флот, царь решил сделать у нас не хуже. Тут уж, надо признать, ему не откажешь, мастером был наш Андре Исаак, каких поискать. — Он довольно крякнул. — Потом решили, что одних наград и поощрений недостаточно, деньги — сами знаешь, истратятся, земли можно продать и опять же пропить, нужно было, чтобы все присягнули. Чтобы такую клятву дали, от которой потом никакими силами не отделаешься. Кровью чтобы присягали. И вот тут Андре идею подал, мол, на пиратском корабле, где он служил, был очень злой капитан и он всех новичков непременно проверял на выдержку. Кого заставит за место в команде остальных претендентов зарезать, кого детей, девиц пленённых без жалости казнить. Вот он и придумал, после подавления затеянного Софьей восстания казнить стрельцов. А палачами должны были выступать его ближники. Сам он вышел вперёд и первым показал, как сие деется. До Петра ведь палаческое искусство на Руси, насколько я знаю, особо не ценилось. Желающих было не найти. А тут сам царь не побрезговал. Ну, уж после такого, после того как собственными руками... отступать было уже некуда.

— Отчего же Софья не бежала из монастыря, куда упрятал её твой Андре? — сощурился Ушаков. — По твоим рассказам, она была сама себе голова, не чета Лопухиной, хотя и эта отличилась. Но всё же, давно хотел спросить, Софью любили стрельцы. Отчего же, когда всё пошло под откос, её не отбили, дабы продолжать борьбу?

— А некого было отбивать, — горько усмехнулся Могильщик, мне не веришь, хоть Толстого спроси. Он ведь с нею до последнего был, уже после, когда стало понятно, чья возьмёт, к Петру Алексеевичу, в смысле, к Андре переметнулся. Что же до Софьи Алексеевны, она погибла в тот день, когда армия, ведомая Андре и его новыми полководцами, разбила её людей. В тот же день Софью за косы выволокли из терема и, изрубив, повесили тут же на воротах. Что же до монастыря, то туда отправили одну из её комнатных девушек, не помню уже кого. Потому как, погубив сестру подлинного государя, Андре понял, что иностранным державам может не понравиться такая его жестокость, хорошие братья с сёстрами так не обращаются. Вот и пришлось опять проявить чудеса маскировки. Девица, так же как и царевна, была черноволоса и походила на неё лицом. Ей предложили жизнь в монастыре, где до гробовой доски ей будут прислуживать как царевне, — или смерть. Она выбрала монастырь и, насколько я понимаю, вряд ли пожалела об этом. Новоявленная Софья добровольно попросилась в монастырь и ни разу не попыталась сбежать оттуда. Должно быть, тоже неглупа была, понимала, что, коли выберется да начнёт кричать, что она Софья, её немедленно выведут на чистую воду и казнят как самозванку. В общем, с Софьей было покончено, с её стрельцами — тоже, но в результате таких наших действий Россия осталась с полностью обезглавленной армией, новые командиры ещё не успели освоиться на своих местах, а старые лежали в могиле. В это время к царю пришло посольство от короля Августа, которого истинный Пётр перед своим пленением посадил на царство. Но об этом я расскажу в другой раз, скажу только, что он шантажировал лжецаря через Шафирова, что, если Андре не заплатит ему весьма солидную сумму, он раскроет его тайну. И тогда начнётся большая война. А теперь скажи, можно ли вести войну с обезглавленной армией? Моему Андре нужно было время, и за это время он заплатил ой как дорого. Знаешь сколько? — Могильщик выждал паузу. — Мильон рублей (годовой бюджет государства) плюс военный союз в войне с Карлом XII, в котором основной силой должна выступить русская армия. Можешь проверить. А дальше... — Могильщик задумался. — В девяносто девятом Лефорт вдруг ни с того ни с сего заболевает и умирает. Потом Возницын ссорится с государем и оставляет службу. Я, как ни искал, так и не выяснил, где и когда он помер. Говорили только, будто от пьянства. А с чего вдруг запил — неизвестно. Патрик Гордон[134] (у вас его называли Петром Ивановичем) так же в 1699 году.