клетке, – ворчала Федосья на кухне, где за полночь они с Валькой сидели и пили чай. – Ирка ему всю душу вымотает. То ходила как в воду опущенная, то хвостом который день крутит, – ухмыльнулась она.

– Она так похорошела за зиму, – причмокнула от удовольствия Валька. – Ой, горячий такой, теть Федосья. Язык обожгла!

– Так тебе и надо, – ухмыльнулась по-доброму Федосья. – Меньше молоть будешь. Сегодня целый час в кабинете были: и смеялись, и ворковали. А как Ирка ушла, он опять потемнел. За ужином все думал о чем-то.

– Неужели такое бывает? – качала головой Валька.

– Чегой-то? – буркнула Федосья. – Сахеру подай еще.

– Ну, чтоб так мужик изводился. – Валька бросила Федосье кусок сахара. – Девок-то тут как семян в подсолнухе, а он, почитай, с осени никого не приводил. Как Анисью тогда покойную прогнал, так сама знаешь…

Федосья нетерпеливо вздохнула.

– Я тебе говорила, а ты тогда моргала ушами, – со знанием дела улыбнулась Федосья. – У них с Иркой серьезное. Я же не слепая, все вижу. – Федосья понизила голос до шепота и пригнулась к Вальке: – Он ей в рот смотрит. Стоит ей что сказать, он тут же готов на все. Сегодня Мартынова попросила его снять с работ на делянке, так тот уже вечером приказал его перевести в лагпункт.

Валька округлила рот.

– И ведь от ревности бесится: я его знаю, он мужик внутри дюже горячий – а делает все, как Ирка хочет. И стоит ей нос отвернуть, как он уже места себе не находит. На все готов, на все!

– А Ирка что? – Валька вылупила любопытные глаза. – Неужто он ей взаправду так не люб?!

Федосья махнула рукой.

– Да ты что?! Сдурела? Влюблена в него по самые уши, – затряслась от смеха она. – Как он уехал в Москву, из нее словно жизнь вышла. Боже упаси! – Федосья перекрестилась. – Одним словом, гордячка. А теперь за ней еще этот фраер стал ошиваться, Андрюха Мартынов…

Валька пихнула Федосью под столом ногой, так как в кухню вышел Ларионов. Он застал последние слова Федосьи и выглядел суровым.

– Желаете чего, Григорий Александрович? – подскочила Федосья.

– Сиди, – сказал он спокойно. – Сам разберусь. – Он прошел в кладовую и вернулся с бутылкой коньяка.

Федосья сникла. Она ужасно боялась нового запоя и сидела с кислой физиономией, поджав рот.

– Что надулась, как жаба? – засмеялся Ларионов, и Валька прыснула.

– Ладно вам надо мной, старухой, потешаться, – заулыбалась Федосья. – Идите, куда шли. Завтра-то не будить? – спросила она осторожно.

– Отчего ж не будить? – улыбнулся Ларионов.

– Так все равно не встанете. – Она смело кивнула на бутылку.

Ларионов покачал головой.

– Постыдилась бы начальника упрекать в пьянстве! – бросил он, уходя.

– Господь с вами, – подмигнула Федосья Вальке. – Тогда я в восемь Кузьмича пришлю. Теперь не упьется, даст бог, – шепнула она Вальке. – С Иркой завтра кататься поедут. А она такая ладненькая сегодня к нему пришла, рисунки какие-то приволокла…

– Спать хочу. – Валька зевнула и потянулась. – Ой, хорошо-то как! Люблю лето, теть Федосья. Комары только жрут.

– Иной раз думаю, не стерпел бы, взял бы ее, может, так и лучше бы было!

Валька захихикала.

– Ума лишились вы совсем! – Она принялась убирать со стола. – Да он к ней подойти боится, посмотреть… А вы – взял бы! Вот вы матрешка! – не удержалась Валька и шутливо толкнула Федосью в плечо.

Федосья замахнулась на нее.

– Я дело толкую. Сколько так в деревне жен брали – и ничего, свыкались, слюбливались. В постельке-то все слаживается. – Федосья подмигнула Вальке. – Это городские все фордыбачатся – ученые, образованные… А все одно – только об этом и мечтают! – Федосья втянула чай, хлюпая на всю избу. – Ой, правда хорошо… Ну и что, что лицо обезобразило, – рассуждала она. – Правильно говорят в народе – с лица воду не пить. В остальном он мужик – хоть куда!

– Ну, разболталися вы, как пьяная, что ли, – засмеялась Валька. – Вам-то откуда знать?

– Дура ты! – Федосья обиженно махнула рукой. – Я век прожила, толк в жизни знаю. По всему я вижу. Здоровый, молодой, горячий… Опять же, в чине и при деньгах, – не унималась она. – И потом, чувство у меня на это есть…

Валька расхохоталась.

– Тихо ты, ржешь как сивый мерин! – цыкнула Федосья. – Ирка – дура, счастье свое проворонит, потом локти кусать будет. Анисья-то, помнишь, как по нему изводилася? Зазря, что ли? Она баба бывалая была: знала, видать, за что старалась.

Валька поправила рыжие лохмы, заколотые на макушке, и закивала с пониманием.

– Это так, – согласилась она.

– Ирку жалко, ей-богу, а его еще пуще, – заключила Федосья, и женщины погасили свет и улеглись.

Ларионов не спал. Он заставил заспанного и вялого Кузьмича пойти и открыть библиотеку, чтобы взять «Сон в летнюю ночь». Кузьмич ждал на улице, пока Ларионов искал пьесу.

– Чего вашей светлости не спится?

Кузьмич зевнул, а Ларионов рассмеялся и потрепал его за плечо, вспомнив, как Вера накануне его изображала.

– Так и романсы скоро петь изволите, – ухмыльнулся Кузьмич, закрывая библиотеку.

– Разве плохо? – улыбнулся Ларионов.

– А чего же плохо? – Кузьмич, прихрамывая, шел за Ларионовым. – Тоже дело. Помню, дед меня учил в деревне: заходи к козе сзаду, а к лошади – спереду, – протянул он философски.

Ларионов окинул его взглядом.

– И что ж мне прикажешь делать? – засмеялся он.

Кузьмич замахал рукой.

– Так вы сперва определитесь, кто перед вами – козочка аль кобылка, – промолвил он с хитрецой.

– Если б я знал! – весело вздохнул Ларионов.

– А тут чуйство надо, во как. – Кузьмич захромал к вахте. – А легнеть иль баднеть – так тоже не беда, зато будем знать, с каким фруктом имеем дело.

Ларионов долго смотрел вслед Кузьмичу, в который раз поражаясь мудрости простых людей, окружавших его. Ночь была теплая и лунная. Он глубоко вдыхал ароматный воздух, чувствуя особенную любовь к таким природным людям и понимая теперь всей душой тепло, которое испытывала к ним Вера.

Он долго читал «Сон в летнюю ночь», выпивая понемногу коньяка. Ему, как ни странно, не хотелось много пить в этот вечер. Да и утром он не желал выезжать с Верой пьяным. Он думал о ней. Смотрел на ее портрет, представлял ее с припухшими веками и раздутым носом и чувствовал приливы нежности, от которых ему нестерпимо хотелось поскорее увидеть ее. Ему хотелось приласкать и вобрать ее всю. Он принуждал себя не думать об этом, но фантазии приносили ему столько удовольствия, что он вскоре перестал останавливать себя.

Утром он проснулся от непрерывного стука в дверь. Это был Кузьмич. Ларионов помылся, тщательно выбрил лицо, оделся и перед выходом глотнул немного