достаточно ограниченно, – ласково улыбнулся ей Ларионов, немного успокоившись.

– Нет, в самом деле. – Вера отодвинулась, чтобы видеть его целиком, и подогнула под себя ноги по-турецки. – Знаете, в брюках намного лучше. В платье о лошадь сильно трутся бедра, это очень неудобно при дальних выездах. Вы не слушаете! – Она потеребила его за рукав, как ребенок.

– Еще как слушаю, – улыбнулся Ларионов снисходительно.

– Тогда вот вам. Пространство в человеке – это главное. Есть люди, которые напоминают нашу зону. – Вера задумчиво подняла глаза. – Вроде бы там есть все необходимое, но беспрестанно чего-то не хватает! Ограниченность невозможно замаскировать. А есть люди – как это поле, как лес, как все, что нас окружает. Впереди горизонт, но его невозможно достигнуть – за ним всегда что-то еще! Вот вы – второе, – заключила радостно Вера.

Ларионов вздохнул. Он не знал, что ему со всем этим делать. Вера так говорила с ним, словно призывала его в свой мир. Но в то же время Ларионов чувствовал, что, если бы он сделал хоть малейшее движение, чтобы полноценно войти в этот мир, она бы тут же указала ему его место.

– Но земля круглая, Верочка, – улыбнулся он. – Рано или поздно вид повторяется.

– Вот! – радостно воскликнула Вера. – Видите! Ваша мысль не заключена в бонбоньерку.

– Я был лишен бонбоньерок в детстве, – сказал он.

– Еще раз! – засмеялась Вера. – Вы снова уводите меня из моего квадрата в другой квадрат. Или из моего измерения в другое. С вами хочется говорить. С вами есть диалог, – закончила она, улыбаясь ему открыто и восхищенно.

Ларионов молчал, время от времени вглядываясь в лицо Веры.

– А знаешь, кто ты, Вера? – спросил вдруг он серьезно.

– Номер тысяча девятьсот сорок пять, – усмехнулась она. – Это счастливое число! В сумме дает десять, то есть один – ноль в нашу пользу!

Ларионов промолчал.

– Простите, это была неприятная шутка.

– Нет, ты – вечный ребус, на который ни у одного мужчины бы не хватило жизни, чтобы разгадать, – сказал он ласково.

– Никто и не пытается, – улыбнулась она спокойно.

– Вот как? – Ларионов смотрел на нее тем взглядом, которого она так боялась. – Ты просто ставишь сложные и многоходовые задачи.

– Человек волен выбирать задачи, которые ему под силу решить, – сказала Вера заносчиво, но нежно, без желания бросить вызов.

– Или задачи, которые ему не под силу решить, – усмехнулся Ларионов.

– Зачем же такие? – спросила Вера иронично. – Вам не жаль было бы времени, потраченного зря?

– Нет, – ответил Ларионов просто. – Интересная задача привлекательна сама по себе. Если бы все люди на земле были увлечены решением только простых задач, что бы мы были сейчас? Возможно, я бы сидел возле тебя в шкуре мамонта, – улыбнулся Ларионов. – Интересный процесс порой притягательнее скучного результата.

Вера немного смутилась.

– Значит, я в вас не ошиблась, – промолвила она. – В вас действительно есть пространство.

– Я уверен лишь в одном: что я точно не ошибся.

– Прокатимся по лугу? – попросила Вера, желая теперь поскорее уйти от этого разговора.

– Конечно, Верочка. – Ларионов поднялся.

Он подсадил Веру на лошадку и был так рад, что она позволяла ему немного ухаживать за ней, что не заметил, как осторожно взял ее ногу и вставил сапог глубже в стремя.

– Ну что вы, – искренне сконфузилась Вера.

Ларионов стоял внизу, щурясь от мелькавшего сквозь дубовую крону света, и ничего не отвечал. Он продолжал держать ее ступню в сапоге, и Ромашка под ней покачивалась, чувствуя наездника.

– Тебе неприятно? – спросил он просто, без стеснения.

– Нет, – вымолвила, теряясь, Вера. – Мне просто неудобно перед вами.

Ларионов усмехнулся.

– Если тебя забочу я, можешь не волноваться. – Он отпустил ее ногу и вскочил на своего мерина.

Вера ехала немного позади Ларионова, и сердце ее колотилось. Она знала, что провоцирует его и в то же время держит на расстоянии. Но Вера уже вовлеклась в эту игру, и ей нравилось взаимодействовать с ним. Она была совершенно искренна, когда призналась ему, что он ей интересен. Вера начинала чувствовать некоторую опасность этой игры. И не только оттого, что от Ларионова исходила сила, которую он пока держал в узде, но которая могла прорваться однажды, не принимая в расчет ее установки, но и потому, что она чувствовала, как высвобождаемая в ней самой энергия тоже набирала силу и увлекала ее все глубже в эти отношения, заводя в тупик. Вернее, подводя к выбору, которого она больше всего боялась.

– О чем ты задумалась, Верочка?! – крикнул Ларионов и замедлил ход лошади, чтобы поравняться с ней.

– Завтра в клубе танцы, – сказала она. – Вы пойдете?

– Не думаю, что мне там место.

– Ах да, конечно, – нарочито засмеялась Вера. – Я забыла, что начальнику лагеря не пристало быть среди зэков.

– Верочка, зачем ты так? – слабо улыбнулся он. – Я просто буду смущать людей своим присутствием, сковывать их. Ни к чему это. Пусть веселятся. А разве ты идешь?

– Конечно, – удивилась вопросу Вера. – Я ведь одна из этих людей, не так ли? Я хочу жить полной жизнью. А выбор тут невелик. За четыре года может многое поднадоесть, – засмеялась она.

Вера заметила, как загрустил Ларионов.

– Ты предвосхищаешь события, – сказал он.

– В каком смысле?

– Ты не знаешь свою судьбу, – ответил он уклончиво. – Возможно, что-то изменится…

– Многое может измениться, – сказала Вера без тени упрека. – Могут приехать вертухаи и расстрелять нас, могут добавить срок, могут перевести на Колыму…

– С каких пор ты стала склонна к унынию? – спросил весело Ларионов.

– Скорее, к принятию судьбы, – так же весело ответила Вера. – И именно поэтому я собираюсь завтра танцевать!

Уже ночью в постели Ларионов думал, как теперь все должно хорошо складываться в лагере. Ему казалось, он нащупал наконец верный путь. Даже пусть и не сбылись его надежды, связанные с изменениями в лагерной системе; и пусть с Верой они были по-прежнему далеки, он все же видел впереди свет, и радость беспричинно разливалась в его душе. Уснул он поздно.

Рано утром в спальню постучались. По стуку Ларионов понял, что то был Кузьмич. Он мгновенно пробудился, так как такой ранний визит не мог быть добрым знамением, и выскочил в кальсонах в прихожую. Кузьмич поздоровался и вручил Ларионову телеграмму. Туманов кратко сообщал, что готов приказ о переводе его в Москву. Ларионов побелел и покрылся холодным потом.

Он прошел босиком в кухню и растерянно блуждал взглядом по углам, держа в руках лист с убийственной новостью. Кузьмич с грустью смотрел на хозяина. Ларионов чувствовал, что готов разорвать все на своем пути, и, чтобы взять под контроль ярость, выпил. Он