class="p1">И перед ними стоит рыцарь божий, хранитель веры, Иероним Фолькоф по прозвищу Инквизитор. Не один он, на шаг позади барон фон Виттернауф. И барон чувствует себя перед недобрыми нобилями плохо, а вот кавалер ничуть не робеет и говорит громко и твердо:

– Этой ночью я арестовал бургомистра города Хоккенхайма.

Ни слова, ни шепота, ни жеста или шелеста – нобили молчат, они и так про это знают.

– Хотел арестовать лейтенанта городской стражи, но он сбежал.

– Кто дал право вам, рыцарю из Ланна, арестовывать нашего бургомистра, чьим именем вы это творите? – холодно спросил голова городского совета, почтенный муж с седой бородой.

Сам говорить Волков не стал, глянул через плечо на барона, и тот сделал шаг вперед.

– Именем принца Карла, Карла Оттона Четвертого, герцога и курфюрста земли Ребенрее, – не очень уверенно отвечал барон.

– Мы выясним, так ли это, – с угрозой в голосе пообещал советник.

– Гнать их отсюда, – крикнул кто-то, – пусть обер-прокурор ведет дела, а не всякие бродяги из Ланна.

– Убирайтесь к себе в Ланн! Слышите, рыцарь!

– Все должно быть по закону!

Поднялся галдеж.

– Тихо, господа, тихо, – урезонивал кто-то земляков.

Барон коснулся рукава кавалера, опасливо похлопал его. А Волков только голову упрямо вперед наклонил и заорал:

– Обер-прокурор сие дело не решит, ваш бургомистр знался с ведьмами, и расследование будет вести Святой трибунал инквизиции. Я писал уже архиепископу Ланна, просил слать сюда святых отцов. И они выловят у вас здесь всех ведьм и тех, кто служил им и сатане.

– Не бывать тут попам из Ланна, – крикнул один из нобилей, и кавалер узнал его.

То был кузнец Тиссен. Волков поднял палец и, указывая на него, крикнул:

– Так и ты тут, ты меч у меня украл, вор.

– Собака, – орал кузнец, – не воровал я, я купил его! Зарезать его, пса ланнского!

– И барона тогда режьте, – крикнул Волков, вытаскивая меч. – Мятеж так мятеж. Только знайте, убьете вы рыцаря божьего и посланника герцога Ребенрее, архиепископ может вас и еретиками объявить, а как это случится, и двух недель не пройдет, как увидите вы на дороге ландскнехтов императора. Господин наш еретиков не жалует, особенно таких, как вы, богатых.

– И неизвестно, кого вы увидите раньше, – вдруг заговорил барон, – ландскнехтов императора или рыцарей герцога. Вам будет непросто, стен-то у вас нет!

На мгновение в ратуше повисла холодная, злая тишина, и Волков сразу воспользовался этим:

– Пока нет бургомистра, кто выполняет его долг?

– По городскому уложению, коли бургомистр болен или отсутствует, – нехотя сказал глава городского совета, – должность его ведет старший советник. То есть я.

– Вот и прекрасно, берите все в свои руки, казну и все дела, бургомистра вы долго не увидите, а командиром стражи я просил быть коменданта Альбрехта. Если думаете, что есть более достойный, скажите.

Он говорил это так, как будто вопрос уже решен, и, как ни странно, никто ему не возразил. Тогда он поклонился низко нобилям и совету и, подхватив барона под руку, пошел к выходу. Никто им вслед ничего не крикнул.

– Вы сумасшедший, Господи сохрани, а если они и вправду поднимут мятеж? – выговаривал Волкову барон. – Герцог с меня голову снимет, и поделом будет.

– Бросьте, это ж бюргеры, не посмеют. Вы правильно заметили, у них даже стен нет.

– Стен нет, но, когда сюда подходили еретики, они по щелчку пальцев выставили в поле две тысячи двести людей, из них двести арбалетчиков и сто человек с аркебузами. И еще четыре кулеврины. Нет, с меня точно герцог голову снимет.

– Тогда мы можем уехать, – вдруг предложил кавалер, внезапно вспомнив, что у него в покоях стоит целый сундук серебра, – просто соберемся и уедем.

– Нет, – твердо сказал барон, – сначала бумаги. Но подумайте, может быть, вы отпустите бургомистра.

Самоуправствовать в чужом городе – верный путь обозлить всех местных нобилей, в том приятного мало, да и опасно это. Может, и стоило выпустить бургомистра, но опять ему вспомнился сундук с серебром, который тогда пришлось бы вернуть.

– Нет, – твердо отвечал кавалер, – отпустим бургомистра – не найдем бумаг.

– Что ж, будь что будет, – философски согласился барон, и они сели на лошадей.

Барон глянул на профиль кавалера. Каменный, тяжелый, рубленый. Выбриты волосы от макушки до уха, там шрам некрасивый; из руки проколотой, которой вожжи сжимает, еще нитки торчат, но взгляд исподлобья непреклонный. Хоть и худой сам, не то что раньше, но сила и упрямство читаются в лице.

«Нет, этот не отступит, – думал барон, – кажется, зря я с ним связался».

И поехали к своей гостинице, и день только начинался.

У гостиницы увидели они богатую карету с четверкой коней и отличного вороного жеребца. Волков, в отличие от барона, сразу признал ту самую карету, на которой разъезжала Рябая Рутт. И Сыч стоял тут же, руки в боки, и цвел лицом – кавалер сразу понял, что его ждут хорошие новости. Сейчас он как никогда в них нуждался.

– Экселенц, – улыбался Сыч, подходя и забирая поводья у Волкова, когда тот слезал с лошади, – вы просили – Фриц Ламме сделал.

– Ну, хвались, – говорил Волков, – поймал ведьму?

– А то как же, поймал, вон она, – он указал рукой.

У забора, при двух солдатах, прямо на земле сидели три бабы со скрученными руками, все в хороших платьях. Двух молодых кавалер не знал, а одну с трудом, но вспомнил. Была она некогда красивой, а сейчас космы свисали на лицо, вся грязная, драная, видать, не добром шла, лицо отекло, синее. Сыч постарался.

За Волковым подошли барон, Ёган и Максимилиан. Кавалер даже нагнулся, чтобы в глаза бабе заглянуть, чтобы видела она, как он улыбается.

– И кто же эти дамы? – поинтересовался барон.

– Этих двух я не знаю, – говорил Волков, не отрывая глаз от Рутт, – а вот эта знаменитая госпожа Рутт. Рябая Рутт, бывшая шлюха и отравительница, а ныне самая большая разбойница в городе, по мелочи не брала, воровала баржами: купчишку и матросов со шкипером в реку, на дно, а баржу с товаром продает, делишки у нее хорошо шли.

– Отлично шли, – продолжил Сыч, потряхивая перед Волковым тряпкой, в которой звенело серебро. – На барже уплыть хотела, а как мы ее догонять стали, так эта сволочь целый сундук серебра в реку побросала. И меха еще, и разную посуду.

Кавалер взял тряпку, взвесил на руке, раскрыл ее, достал оттуда золотой гульден и кинул его Сычу, затем с улыбкой обнял его за плечи, как друга дорогого, и говорил:

– Не будь ты так полезен, повесил бы тебя.

– Да уж, повесьте его, шельмеца, господин, –