их будет Святой трибунал инквизиции. Я уже отписал в Ланн архиепископу, просил прислать сюда трибунал, ибо подлых жен здесь безмерно.

– Не бывать тут попам из Ланна, – холодно говорил обер-прокурор, – не бывать!

– Так кто же воспрепятствует Святой инквизиции? – спокойно спросил Волков, глядя на графа исподлобья. – Разве что еретик какой?

Вильгельм Георг Сольмс, граф Вильбург фон Ребенрее и обер-прокурор герцога подошел к Волкову так близко, что тот запах его духов чувствовал, и произнес:

– Завтра утром в ратуше, после заутрени, при мне и городском совете вы представите неопровержимые доказательства вашим словам, слышите? Неопровержимые доказательства бесчинства подлых жен в городе и связи с ними городского головы. Иначе я велю вас арестовать и препроводить в город Фёренбург, который вы ограбили в прошлом году.

– Я не грабил Фёренбург, я убил там Левенбаха и тридцать его людей из еретиков. Я спас от поругания священную раку. Я сжег там чернокнижника и упокоил десятки мертвых, – отвечал Волков.

– Если завтра вы не убедите меня и городской совет Хоккенхайма в том, что бургомистр и ведьмы знались, вы обо всех своих подвигах расскажете судьям Фёренбурга, – ехидно отвечал обер-прокурор. – А пока вам и вашим людям я запрещаю покидать город.

Волков поклонился и вышел из покоев, и тут же в коридоре его догнал молодой и, видимо, знатный человек из людей графа, он остановил кавалера и сказал достаточно высокомерно:

– Кавалер, граф просит вас освободить для них ваши покои. Они всегда живут в них, когда приезжают в Хоккенхайм.

Будь этот человек не так заносчив, Волков не стал бы задираться, но тон покоробил его, и он ответил:

– Так отчего граф сам не просил, – еще и на «ты» обращаясь к посланцу графа, – а тебя прислал. Пусть сам мне о том скажет, и тогда я уступлю ему свои покои.

Молодой человек побледнел и хотел что-то возразить, но Волков перебил его:

– Ступай, скажи своему господину.

Повернулся и пошел, но ушел недалеко, еще на лестнице его догнал барон фон Виттернауф, схватил за рукав стеганки, заговорил быстро и взволнованно:

– Отчего же вы были так дерзки с графом, безумец?

– А почему вы меня ни словом не поддержали? – задал барону вопрос Волков.

– Так что же я мог сказать?

– А то, что я действую в городе не своею волею, а вашей! Вашей, и вы говорили мне, что на то есть санкция герцога, а как приехал обер-прокурор, так санкции герцога вроде и нет уже. Как так, барон?

– Обер-прокурор не должен знать, что мы тут ищем, – отвечал барон, стараясь говорить тише, чтобы их не слышали. – Не нужно ему знать про это.

– Между прочим, барон, в городе Фёренбурге за меня назначена награда, и там меня грозятся четвертовать, – зло говорил Волков.

– Я не допущу этого, – обещал барон.

– Да уж, не допустите. И вообще мне кажется, барон, что только вы заинтересованы в тех бумагах, которые мы тут ищем, и что в них какая-то ваша оплошность, о которой герцог еще не знает. Так это?

– Нет-нет, герцог знает об этих бумагах, он в курсе всех наших дел.

– Хорошо, если так, – сухо сказал кавалер, глядя ему в глаза, – уж очень мне не хочется ехать в Фёренбург.

– Вы только найдите доказательства для обер-прокурора. Найдете? – Барон шел рядом с Волковым, забегал вперед и заглядывал ему в лицо, с надеждой повторяя: – Найдете?

– А что, у меня есть другой путь? – Кавалер остановился. – Думаю, что нет. Сдается мне, что в этом деле я могу рассчитывать только на себя.

– Нет-нет, герцог вам поможет. Герцог вам поможет.

Кавалер даже не глянул на него, сел на коня и поехал в тюрьму.

Помещение для «бесед» оказалось новым, как и сама тюрьма. Здесь все было заставлено замысловатыми устройствами, которые помогли бы человеку говорить без лукавства и хитрости. Некоторые из них Волков в деле даже и представить не мог, так затейливы были они, но все без исключения страшны и зловещи.

Кавалер сел за стол, рядом расположился брат Ипполит, положив перед собой кипу бумаг и чернила с перьями. Тут же был Сыч, стояли напротив и местные палачи, люди видных физических достоинств и большого опыта. Все ждали, когда кавалер начнет, а он не начинал, молчал. Ему стоило как следует подумать.

Дела его были непросты. Думать или бежать, прихватив сундуки. За реку или к еретикам. В сундуках денег море, тысяч десять, а то и больше, все пятнадцать. Они бы с Брюнхвальдом могли попробовать уйти, сесть на баржу и уплыть, если, конечно, ротмистр с его непомерной гордостью согласился бы на это. Или остаться тут, рискуя поехать завтра же в Фёренбург в кандалах, и доказать городскому совету, что бургомистр был в сговоре с ведьмами. Но как это сделать?

– Ну что, экселенц, – пританцовывал от нетерпения Сыч. – С кого начнем, с ведьмы?

Волков глянул на него и ничего не ответил, опять погрузился в размышления.

– Или, может, сразу с бургомистра? – не отставал от него Фриц Ламме.

Кавалер вдруг стал барабанить пальцами по столу, выбивая команду «стой, пики вперед, упереть в ногу». Он принял решение и сказал:

– Нет, ни с ведьмы и ни с бургомистра.

– А с кого же? – спросил Сыч, не понимая.

Глава 34

Волков уже сбился со счета, может, воскресенье на дворе. Людей на площади было как на утро после мессы. Не расходились, ждали чего-то. Может, слухи какие пошли или увидели дорогую карету обер-прокурора возле ратуши, но добраться его отряду и двум телегам ко входу в ратушу было нелегко. Народ обсуждал его людей и самого кавалера:

– Вон он какой.

– Ага, гордый.

– Это он бургомистра поймал?

– Он, он, и не забоялся же.

– А кто ж он такой?

– Говорят, рыцарь божий с Ланна.

– Ехал бы он отсюда в свой Ланн лучше, чего он тут рыщет.

– А вояка, видать, грозный, не чета нашим пузотрясам.

Все это Волков слышал. Пытался через шлем разобрать, что говорят, и не понимал, на его стороне люди или нет. Он бросал хмурые взгляды на толпу и был доволен тем, что видел в глазах людей. Кавалер правильно сделал, что надел самую свою старую одежду. На нем была стеганка с изрезанными и заляпанными кровью рукавами, в которой он был в «Безногом псе», старые сапоги, до белизны стертые на сгибах шпорами и стременами, и видавшая виды бригантина. Зато шлем, поножи и наручи его сияли на солнце так, что смотреть больно. Он специально надел доспех не для боя, а для вида, сам был небрит и строг. За