уничижительным взглядом и отвернулась, словно ей было противно даже на него смотреть.

Ему самому было противно слышать свое жалкое блеяние, но, если он сейчас умрет, точно никогда не сможет отомстить. И поквитаться за это унижение.

— Расскажи мне о планах брата, — голос Мамору мгновенно переменился.

Ушло все злое веселье, исчезла насмешка. Он вновь говорил равнодушно и тихо, и лишь угли по-прежнему тлели в глубине его взгляда.

Советнику Горо почему-то сделалось не по себе. Он вспоминал, как часто прежде видел эти черные глаза, внутри которых разгорался пожар. Но тогда между ним и бастардом стоял Император и печать подчинения. Сейчас же их разделял один шаг. Один взмах меча.

— Твоя жена по-прежнему нужна ему живой, — он долго думал, прежде чем заговорить.

Свою свободу и жизнь советник Горо намеревался дорого разменять.

— Какая у него армия? Сколько человек удалось призвать? Кто поддержал его из полководцев? — но Мамору интересовало другое.

— Зачем тебе это?..

— Отвечай на вопрос! — впервые за все время в разговор вмешался хранивший молчание полководец Осака.

Советник хорошо его помнил. Туп, как дерево, но предан и честен до зубовного скрежета.

Мамору нахмурился, что-то сказал ему, и тот шагнул назад, склонив голову.

Существовало лишь одно возможное объяснение того, зачем у него пытались разузнать о численности императорской армии. И это объяснение являлось полнейшей нелепицей, поэтому советник Горо сразу же его отмел.

— Что мне будет, если я скажу? — спросил он, чтобы потянуть время.

Но терпение Мамору было уже на исходе.

— На твоем месте я бы задался вопрос, что с тобой будет, если ты не скажешь? — неласково посоветовал он.

— Зачем тебе это?

— Не твое дело.

— Ты же не намерен атаковать императорское войско в лоб?..

Спросил и сам засмеялся, потому что звучало безумно. И напряженно замер, когда никто больше не поддержал его смех. И неверящим взглядом обвел застывшие лица проклятой девки и упертого полководца.

— Ты лишился рассудка, — пробормотал, не сдержавшись.

— А ты лишишься языка, если еще раз посмеешь такое сказать, — глухим голосом выплюнула проклятая девка.

И бастард ее не одернул.

— Я жду, — поторопил Мамору.

Советник Горо покатал во рту язык. Невероятно, но, кажется, этот безумец спрашивал всерьез. Он ухмыльнулся. Он ведь мог ответить что угодно, и тот никогда, никогда не поймает его на лжи...

Он вновь посмотрел на бастарда. Все складывалось идеально, кроме пристального взгляда его черных глаз. В нем не только тлели угли, в нем отчетливо чувствовалось предупреждение.

Советник Горо считал себя умнее многих и потому задумался, пусть и с некоторым опозданием. Едва ли Мамору Сакамото намеревался совершать прилюдное самоубийство. Если он решил атаковать императорское войско, у него должна быть веская причина. Все же он — лучший полководец Империи, это следовало признать. И прежде он редко проигрывал сражения...

Что же он задумал?..

Глава 28

Талила отыскала мужа на берегу реки. В лучах закатного солнца Мамору стоял на холме, за которым начинался крутой обрыв и берег. Еще до того, как отправится в стан советника Горо, он решил не уводить войско далеко от места, где полководец Хиаши совершил свое предательство, и накануне, когда их отряд воссоединился с основными силами, лагерь был разбит здесь же.

Она уже слышала рассказы самураев, которые уцелели и во время опасной переправы, и в битве. Представляла, что происходило здесь...

Услышав ее шаги, Мамору чуть повернул голову, показывая, что заметил ее. Он стоял, скрестив за спиной руки, и наблюдал, как быстрая, мощная река уходила все дальше и дальше за горизонт.

— Ты поверил ему?

Он усмехнулся.

— Нет.

Внизу вдоль обоих берегов реки клубился туман. Подойдя ближе к обрыву, Талила наклонилась, чтобы посмотреть. Отсюда нельзя было понять, в какой точке войско переходило вброд — со стороны вода казалась глубокой на протяжении всего русла.

— Знаешь, в чем ошибся многомудрый советник Горо? — вопрос Мамору отвлек ее, и она быстро качнула головой.

И покосилась на него тайком, но увидела лишь суровый, сосредоточенный профиль. Он не показывал этого, но она знала, что предательство полководца Хиаши оставило внутри него огромный рубец. И то, что Мамору избрал лагерем именно это место, было неспроста. Он не хотел забывать. Он хотел ежеминутно помнить.

— Он привык видеть во мне бессловесную марионетку Императора, — он скривился, и Талила с трудом подавила порыв коснуться ладонью плеча мужа. — Не только он, впрочем. Я же не имел права на собственные решения. Печать заставляла меня подчиняться, а мой младший брат любил слепо полагаться на своих советников и министров, думая, что обеспечил себе их верность звонкой монетой и многочисленными дарами. Или страхом. Передо мной.

Она сама не понимала, почему от слов Мамору так щемило сердце. Он не жаловался и даже не злился, говорил совершенно будничным, ровным голосом, но у Талилы внутри раз за разом все обрывалось, пока она слушала, и по плечам щедрыми горстями расползались мурашки. Ее муж был бессловесной тенью, игрушкой в руках Императора. Вынужденный молча и слепо исполнять волю полубезумного правителя...

Талила прикусила губу и тряхнула волосами, словно это помогло прогнать ненужную жалость.

— Советники лгали брату, он заставлял меня исполнять навязанную ими волю. С каждым разом ложь становилась все бесхитростнее, но Императора это мало заботило, пока в уши ему лилась похвала, а под него подкладывались внебрачные дочери, сестры...

Мамору разочарованно щелкнул языком.

— Советник Горо еще не осознал даже, что перед ним стоял не бессловесный бастард, который сделает все, как ему скажут, потому что не в его силах выбирать. Перед ним стоял я.

Он, наконец, повернулся и посмотрел на Талилу, и она едва не отшатнулась. Что-то незнакомое было в глубине его взгляда. Что-то темное и потому пугающее тлело в глазах. Походная жизнь иссушила его лицо, на лбу и меж бровями залегли новые глубокие морщины, и линия подбородка и скул словно стала жестче, хотя, казалось, куда больше?..

Талила вдруг впервые подумала, что предательство ближайшего союзника оставило на его сердце нечто большее, чем рубец. Мамору неуловимо изменился за время, что они провели порознь, и если прежде она этого не замечала, то сейчас ощутила особенно ярко. На ум поневоле пришло воспоминание о днях, когда в мыслях она называла его Клятвопреступником. Когда мрачная, давящая атмосфера, казалось, сопровождала каждый