И вновь — ради других.

Чтобы не позволить советнику Горо добраться до нее.

— Что мы станем делать теперь, господин?

Глаза Мамору странно блеснули в пламени костра, а губы исказил хищный оскал.

— Мы позволим советнику Горо доиграть свою партию до конца, — сказал он загадочно и не прибавил больше ни слова.

Спросить его вновь не посмел никто.

При упоминании имени советника руки Талилы начало знакомо покалывать. С трудом проглотив ставшую вязкой слюну, она поджала губы. Она ведь не сдержалась тогда, позволила силе застлать глаза. Если бы она убила советника Горо, это навредило бы планам Мамору.

Все вновь могло пойти крахом и вновь из-за ее несдержанности.

Она настолько глубоко зарылась в свои переживания, что не заметила, как места вокруг костра опустели, и очнулась, лишь когда Мамору позвал ее.

— Талила, что с тобой?

Она резко вскинула голову и почувствовала вспыхнувший на щеках румянец. Они остались вдвоем! Не меньше двух дюжин человек сидело возле костра, и она не всполошилась, когда они принялись собираться и уходить. И она еще называла себя воином...

Мамору смотрел на нее с мягкостью, которую она видела, лишь когда он говорил с ней. И ощущение стыда сменилось прилившими к глазам слезами.

Она бы и сама хотела знать, что с ней творилось. Откуда этот хаос из эмоций, почему тоска сдавливала грудь, почему сердце затапливала жалость, как она может чувствовать разом и печаль, и радость, и счастье, и стыд?!

— Я сожгла поместье господина Тадамори, — она решила спрятаться за этой отговоркой, хотя прекрасно понимала, что дело не только в этом.

— Я знаю, — Мамору спокойно пожал плечами, словно они говорили о пустяках. — Это все уже неважно. Потому что отныне мы станем действовать иначе.

— Я самый бесполезный твой самурай... — сорвалось у нее нечаянно, и она поспешно закрыла рот, но было уже поздно, и слова уже прозвучали.

Мамору на мгновение остолбенел. Он смотрел на нее и не мог поверить тому, что слышал.

— Я сожгла тот город, потом поместье, потом едва не убила советника Горо, который тебе нужен, — меж тем Талила упрямо продолжала самобичевание. — И хорошо, что ты вновь объединишь войско, потому что неизвестно, что я еще натворила бы...

— Прекрати, — вскинув руку, Мамору ее прервал и наткнулся на непримиримый взгляд жены. — Я запрещаю тебе так говорить.

— И все, что я сделала хорошего — избавила тебя от печати, а больше — ничего, — упрямо договорила Талила. — Отец был прав, ни во что меня не посвящая. Потому что...

— Тихо! — шепотом одернул ее Мамору. — Что с тобой творится, я не понимаю. Откуда эти мысли?..

Он коротко огляделся по сторонам, затем поднялся со своего места и подсел к ней. Талила дернула носом, чувствуя себя плаксивой, сопливой девчонкой. Она часто заморгала, прогоняя слезы.

— Твой отец — такое же чудовище, как и мой брат, — твердо сказал Мамору, безуспешно пытаясь перехватить взгляд жены. — Я требую от тебя очень много, я знаю... — он вздохнул и привычным движением потянулся рукой к затылку, чтобы провести по волосам, и замер на мгновение, когда ладонь коснулась голой кожи.

— Ты думаешь, что в чем-то виновата передо мной, но суть в том, что я виноват перед тобой в гораздо большем.

Талила сердито потрясла головой и собралась возразить, когда пальцы Мамору, коснувшись ее губ, заставили ее замолчать.

— Ты не должна была воевать. Я решил выступить против своего брата и втянул это в тебя.

— Что за глупости! — нахмурившись, прошептала Талила. — Я умею сражаться ничуть не хуже твоих полководцев, меня учили держать меч, и я не слабая женщина, которую ты должен защищать!

— Конечно, я должен тебя защищать. Я ведь твой муж, — Мамору бегло ей улыбнулся. — А если ты умеешь сражаться ничуть не хуже моих полководцев, то почему же сидишь и говоришь мне, что ты бесполезная?..

Талила осеклась, наткнувшись на лукавую усмешку мужа. Затем почувствовала осторожное прикосновение к своей руке и опустила взгляд. Как были похожи их ладони: обе с мозолями от постоянного ношения меча, с вечными ссадинами и мелкими царапинами, обветренные, с загрубевшей кожей... Но в широкую ладонь Мамору помещались две ее, что он сейчас и сделал. И еще накрыл сверху свободной рукой.

— Ты не можешь меня подвести, — сказал он твердо. — Никогда. Запомни это.

У нее свело горло, и силы остались, лишь чтобы кивнуть.

— Хорошо, — заговорил Мамору вместо нее. — А теперь идем спать.

Уже гораздо позже, когда муж заснул, а Талила лежала в темноте без сна, прислушиваясь к его тихому, размеренному дыханию, подозрение, что жило внутри нее давно, оформилось в ясную мысль.

У нее не было времени задумываться, с чем связана тошнота, и было так легко списать все на едкий дым, которого она наглоталась в поместье господина Тадамори. И после — ее ведь могла укачивать из-за бесконечной скачки, разве нет?.. И перепады настроения, и слабость, и помутнение в глазах: она мало ела, не чувствуя аппетита, почти не спала, потому что постоянно тревожилась и несла на своих плечах тяжелое бремя, боясь подвести Мамору.

Она не отслеживала свои лунные крови, бросив это занятие еще во дворце Императора. Они были такими же непредсказуемыми и непостоянными, как и то, что происходило с ней самой.

Талила очень хорошо помнила себя... прежнюю. Никогда в жизни она не позволила бы себе так размякнуть перед мужем, и никогда в жизни у нее на душе не царила такая сумятица, как сейчас, и она не чувствовала дюжины чувств одновременно.

Потому что никогда прежде она не носила под сердцем дитя.

Она достаточно побыла уже трусихой, и время, когда она могла закрывать глаза на правду, ушло.

Когда они были вместе, Мамору обещал ей, что он будет «осторожен», и она ему верила. Потому что они до сих пор не нашли времени, чтобы поговорить о том, с чего начался их брак.

С пророчества и обезумевшего Императора.

От ее крови и крови Мамору родится дитя, которому суждено стать гибелью старого миропорядка. И зарождением нового.

И Талила не знала, хотела ли она этого... Они никогда не касались пророчества в своих разговорах.

Она положила ладони на плоский живот, прислушиваясь к своим