Эйла знала: ей не бывать матерью – покровитель ее слишком силен и вряд ли уступит. Но с тех самых пор, как появилась на свет Уба, она мечтала о собственном ребенке. Разумеется, с испытаниями и запретами, которые налагал на нее могущественный Пещерный Лев, спорить не приходилось, но это не мешало Эйле в глубине души сожалеть об уготованном ей бесплодии. В Клане с каждым годом прибавлялось детей, и, когда матери их бывали заняты, Эйла с удовольствием возилась с ними. И всякий раз, возвращая ребенка матери, Эйла ощущала легкий приступ горечи. Но, по крайней мере, теперь она была женщиной, а не диковинным ребенком, переросшим всех взрослых.

В Клане у Эйлы была подруга по несчастью – Овра. Несколько раз ей не удалось выносить ребенка, хотя ее покровитель легко сдавался и внутри ее возникала жизнь. Но, видно, потом Бобер, покровитель Овры, спохватывался и проявлял излишнюю неуступчивость.

Судя по всему, Овра тоже была обречена на бездетность. Сблизившись в дни охоты на мамонта, Овра и Эйла часто проводили время вместе, особенно с тех пор, как Эйла тоже стала взрослой женщиной. Тихая Овра говорила немного, от природы она отличалась сдержанностью, в противоположность веселой, общительной Ике. Но они с Эйлой понимали друг друга с полуслова, и вскоре взаимопонимание переросло в дружбу. Гува эта дружба только радовала. Люди Клана знали, что молодой помощник шамана и его женщина очень привязаны друг к другу, и поэтому жалели Овру еще сильнее. Чем больше ее мужчина сочувствовал ей, тем острее ей хотелось угодить ему и произвести на свет ребенка.

Ога, к великому удовольствию Бруда, вновь готовилась стать матерью. Она понесла вскоре после того, как отняла от груди трехлетнего Брака. Похоже было, что она не уступит в плодовитости Аге и Ике. Двухлетний сын Аги скорее всего собирался пойти по стопам Друка – любимой игрой малыша было обтачивание камешков. Старый мастер сделал Грубу маленький каменный молоток, и теперь, когда Друк работал, мальчик неизменно вертелся поблизости, собирая осколки камня и подражая оружейнику. Маленькая дочь Ики Игра во всем походила на мать – эта пухленькая веселая девчушка всех радовала своей приветливостью и добродушием. Клан Брана разрастался, людей в нем становилось все больше.

Ранней весной Эйле вновь пришлось провести несколько дней вдали от Клана, в своей маленькой горной пещерке, – для нее наступило время женского изгнания. После томительного смертельного проклятия это недолгое отлучение казалось ей пустяком. Она коротала время, совершенствуясь в метании камней, – за долгую зиму ее охотничьи навыки ослабели. Она все еще не могла привыкнуть, что ей нет нужды упражняться с пращой втайне. Эйла вполне могла сама добыть себе пропитание, но все же она с нетерпением ждала встреч с Изой. Каждый вечер целительница приходила в условное место неподалеку от пещеры Клана. Она приносила Эйле вдоволь всяких лакомств, а главное, благодаря свиданиям с ней юная женщина не чувствовала себя одинокой и отвергнутой. Ночи вдали от людей по-прежнему наводили на нее страх, но мысль о том, что изгнание скоро кончится, прогоняла тоску.

Иза всегда приходила в сумерках, и, для того чтобы не заблудиться на обратном пути, Эйла брала с собой факел. Целительница до сих пор не могла без трепета смотреть на накидку из шкуры оленя, которую ее приемная дочь принесла из «иного мира», и Эйла решила оставить шкуру в своей маленькой пещерке. Как и все девочки в Клане, Эйла узнала от матери обо всем, что подобает знать женщине. Иза снабдила ее полосками мягкой, хорошо впитывающей влагу кожи, которые прикреплялись к поясу, и рассказала, какие ритуальные действа Эйла должна сотворить, прежде чем закопать пропитанную кровью кожу глубоко в землю. Она также объяснила, как Эйле следует вести себя, если мужчина изберет ее для утоления своей надобности. Теперь, когда Эйла стала женщиной, ей предстояло в полной мере выполнять все обязанности, лежащие на женщинах Клана. О многих вещах, имеющих для женщины особый интерес, Эйла уже знала: ведь Иза сызмальства обучала ее искусству целительницы и рассказывала о родах, о том, как выкармливать младенцев, о снадобьях, облегчающих боль, которая приходит вместе с женской кровью. Теперь, когда Эйла выросла, Иза сообщила дочери, какие позы и движения считаются особенно соблазнительными и как разжечь возникшее у мужчины желание. Упомянула она и о долге женщины перед своим собственным мужчиной. Иза добросовестно передала Эйле все, чему в свое время ее научила мать. Но в глубине души она сомневалась, что такой безнадежной дурнушке, как Эйла, когда-нибудь пригодятся эти знания.

Лишь одну тему Иза обходила молчанием. Большинство девочек Клана, к тому времени как для них наступала пора зрелости, уже имели на примете какого-нибудь юношу. Говорить об этом прямо было не принято, но мать неизменно узнавала о склонности дочери и сообщала о ней своему мужчине, – если только она сохраняла с ним добрые и доверительные отношения. Охотник, в свою очередь, сообщал о выборе молодой женщины вождю, и вождь принимал решение. Обычно он шел навстречу желанию женщины, если только у него не было никаких других соображений на ее счет и в особенности если ее избранник тоже выказывал к ней особое расположение.

Конечно, так случалось не всегда. У самой Изы все сложилось далеко не столь безоблачно. Обычно у женщин, достигших брачного возраста, все разговоры с матерями сводились к теме выбора мужчины, но Иза ни словом не обмолвилась об этом с Эйлой. В Клане не было ни одного охотника, не имевшего женщины. Да и окажись такой, вряд ли он положил бы глаз на Эйлу. Так или иначе, в качестве второй женщины ее пока никто не просил. Впрочем, сама Эйла отнюдь не проявляла интереса к мужчинам. До тех пор пока Иза не заговорила с ней об обязанностях взрослой женщины, ей и в голову не приходило, что ей тоже необходим постоянный спутник жизни. Но, расставшись с Изой, она долго размышляла над ее словами.

Солнечным весенним утром, вскоре после окончания своего женского изгнания, Эйла отправилась за водой к огромной талой луже поблизости от пещеры. Рядом никого не было. Опустившись на колени, Эйла уже собиралась зачерпнуть воды, как вдруг замерла, неприятно пораженная. Косые лучи утреннего солнца, скользя по недвижной водной поверхности, превратили ее в зеркало. Из воды на Эйлу смотрело незнакомое лицо. Никогда прежде ей не доводилось видеть своего отражения. В окрестностях пещеры почти не было стоячих водоемов, лишь бурлящие ручьи, и обычно Эйла не успевала взглянуть на воду, прежде чем взбаламутить ее гладь сосудом.

Молодая женщина долго изучала свое лицо. Плоское, с круглыми щеками, высокими скулами. Шея длинная, тонкая, на подбородке крошечная ямочка, губы пухлые, нос тонкий и прямой. Ясные серо-голубые глаза, опушенные длинными ресницами, чуть более темными, чем золотистые волосы, мягкими волнами рассыпавшиеся у нее по плечам. На чистом высоком лбу ни намека на выступающие надбровные дуги – пушистые брови того же оттенка, что и ресницы, очерчивали над глазами два ровных полукружия. В смятении отпрянув от лужи, Эйла бросилась в пещеру.

– Что случилось, Эйла? – обеспокоенно спросила Иза. Стоило взглянуть на молодую женщину, чтобы понять: она вне себя от горя.

– Мать! Мать! Я только что глядела в лужу! Я уродина! Я настоящая уродина! – в отчаянии повторяла Эйла. Бросившись Изе на грудь, она разразилась рыданиями.