— Эй, — ее руки касаются моей спины.

Не оборачиваюсь.

Чувствую, как Зоя прижимается лбом к моей правой лопатке. Трется, словно котенок, вымаливающий немного ласки. От нее так горячо, тепло, уютно. И вот я уже таю, вдыхая этот исключительный момент счастья, когда мы наедине, в полной тишине и принадлежим друг другу. Она больше не отталкивает меня.

— Я обидел тебя чем-то? — Спрашиваю тихо.

Мне страшно от одной мысли, что я мог сделать ей больно. И неприятно думать, что она могла во мне усомниться по каким-то причинам.

— Нет, что ты. — Зоя прижимается еще сильнее, буквально втискивается в меня всем телом. Затем отпускает и разворачивает к себе лицом. — Просто было так грустно… — Поднимает свои очаровательные глазки на меня. — И я решила, что нужно проживать каждый день, как последний. На самом деле, важно, ни сколько нам отмерено времени, а как мы его проведем. Правда?

Шумно выдыхаю. Беру ее ладони в свои, вижу в глазах напротив свое отражение.

— Я ни черта не понимаю, что происходит, но очень рад, что ты со мной опять разговариваешь. Это гораздо лучше молчания, от которого у меня чуть не взорвались мозги.

Она улыбается. Немного вымученно, но искренне.

— Не знаю, как я жила до тебя…

— Кстати. — Меня осеняет. — Идем.

Подвожу ее к кровати, усаживаю, сам сажусь напротив. Мы сидим, поджав под себя ноги, освещаемые только светом луны, проникающим через окно.

— Вот. — Снимаю футболку и отбрасываю ее в сторону. Поворачиваюсь так, чтобы она могла видеть маленький рисунок, который смотрится нереально крутым в серебряных лунных бликах.

— Что это? — Зоя наклоняется ближе и касается пальцами моей кожи над левым соском. — Джастин…

— Нравится? — Судорожно сглатываю я.

— Ты наколол себе… зайку? — Она скользит подушечками пальцев по свежей татуировке. — Так вот где ты пропадал с утра…

— Как она тебе? — Горделиво повожу плечами, чтобы она могла любоваться картинкой под разными углами.

— Э… это мило… — хихикает Зоя. — Ты уверен, что заяц это… мужская татуировка?

— Я так и знал, — шутливо сбрасываю с себя ее руку, сжимаю губы.

— Нет, он клевый, правда… — Зоя придвигается ближе.

Мы говорим достаточно громко, не боясь, что родители застукают нас вдвоем. Они достаточно деликатны, чтобы по-прежнему делать вид, что не в курсе того, в какой комнате спит их дочь по ночам.

— Теперь это мой талисман. — Объясняю. Беру ее руку и вожу по своей груди, одновременно играя мышцами. — Зайка. Она — девочка, если что. Умная и проворная. Белый мех делает ее почти божественной. А еще… напоминает мне о холодной русской зиме. — Провожу ее пальчиком по длинным заячьим ушкам, поднятым высоко над головой нарисованного пушистика. — Теперь моя удача всегда будет со мной.

— Ты набил себе Зайку… — вздыхает она. — Только лучше не показывай ее парням из футбольной команды. — Смеется, продолжая гладить линии рисунка.

— Они уже видели. — Хмыкаю я. — И даже помогли мне выбрать подходящий эскиз. Это ведь Маша рисовала.

— Значит, так она меня видит? — Хмурится Зоя.

И я понимаю, что обожаю каждую складочку на ее лбу, каждую неровность и даже вот эти крохотные бороздки-морщинки в уголках глаз, едва различимые в полутьме.

Сердце отсчитывает удары, словно в первый раз.

Три. Вот этот знакомый взгляд, полный желания и любви.

Два. Вот ее руки поднимаются выше, торопливо скользят по моей коже, чтобы коснуться лица.

Один. Губы тянутся и приникают к моим губам, а язык горячей сладостью врывается в мой рот, заставляя вскипать кровь от нетерпения.

Бдыщ! Я весь горю, и мы начинаем лихорадочно срывать друг с друга одежду. Сумасшествие. Пожар. Зыбучие пески. Мурашки тоже сходят с ума. Они перебегают от меня к ней и обратно, лавиной сходят по нашим спинам. Мы задыхаемся и дрожим, обжигаем друг друга и тонем в шепоте, шорохах, прикосновениях, объятиях, страсти, стонах, вдохах, скрипах.

Мы наполняемся любовью до краев и, наконец, становимся самими собой. Только так. Только в этой связке. Только принадлежа друг другу. Как ветер и океан — мощно, бесконечно, неотрывно.

Зоя

— Давай, помогу! — Подхватываю Машину сумку, пока она спихивает в папку свои рисунки.

Всю лекцию она, бедная, трудилась, не покладая карандаша: рисовала эскизы для оформления нового кафе, идея которого не дает спать ее мужу последние полгода.

— Вот эта классно вышла, да? — Она сует мне под нос листочки один за другим. — А эта? Эта? Какая больше нравится?

Я щурусь и отворачиваюсь. Яркое солнце из окна бликует на белой бумаге.

— Маш, мы опоздаем. — Помогаю ей запихнуть папку в пакет. — Там уже все началось!

И мы летим с ней по коридору в сторону самой большой аудитории универа.

— Что это будет? Выступление?

— Нет. — Объясняю на ходу. — Что-то вроде презентации. — Смотрю на часы и ускоряю шаг. — Им дали задание рассказать свои впечатления по итогу программы обмена. Джастин готовился, что-то там репетировал даже, и я обещала ему, что обязательно приду.

— Доклад типа, значит. — Машка сдирает с моего плеча свою сумку и тормозит у самой двери, из-за которой слышится шум голосов. — Ты как, вообще, сама-то? — Она кладет руку на мое плечо. — Он ведь… уезжает завтра.

— Угу. — Говорю, тяжело дыша.

В груди каменная глыба растет. Я этот момент откладывала на потом. Старалась не думать. А он вдруг подкрался разом. С этими чертовыми солнечными лучами, капающими сосульками, чирикающими птицами за окном. Ненавижу теперь весну.

— Морально готова его отпустить? — Наносит очередной удар подруга.

Как, вообще, можно быть к этому готовой? А? Для меня расстаться с ним — это затаить дыхание, выдохнуть, замереть и законсервироваться душой. А вдохнуть можно будет полной грудью, только когда я приеду к нему в Штаты. Если приеду.

— Маш, — облизываю губы. — Ты меня без ножа режешь. — Качаю головой. — Если бы он сказал, что не уедет, я бы самой счастливой себя чувствовала. Если бы остался ради меня, если бы понял, что жить без меня не может. Но как? Как мне-то жить потом? Когда он поймет, что сделал ошибку. Когда ему наскучит все это чуждое, что он принимал последние полгода, думая, что это только временно. Как мне быть потом виноватой, когда Джастин поймет, что оставил там перспективы, получив взамен всего лишь меня? Да я ведь умру от чувства вины, Мань.

— Ты все усложняешь. — Она протягивает руки и встряхивает мои волосы. Убирает одну выбившуюся прядь за ухо, приглаживает непослушные волоски пальцами. Ее губ касается робкая улыбка. — Всего лишь. — Она усмехается. Горько так, точно ей обидно за меня. — Всего лишь тебя. Вот же дура набитая.