Мэтт немного повспоминал о колледже Лоретто-Хейтс – девочек в общежитии, фризби в коридорах, хоккеистов, с которыми там познакомился. Он вспомнил, что через год бросил учебу, работал в боулинге, развозил газеты и некоторое время жил вместе со своим братом Джо.

«Когда Джо умер, мы с Марком и Майком поехали туда и поделили на троих его пожитки. Мне вот телевизор его достался», – мрачно сказал он.

Воспоминания о Джо подтолкнули Мэтта к еще более трудной теме. «Дональд превращал мою жизнь просто в кошмар. Он срывал свою злобу на всей семье. Меня об пол колотил». Чем дольше он рассказывал о детстве, тем больше исполнялся жалости к самому себе. Линдси всегда была склонна думать, что Мэтт – когда-то тренировавший ее футбольную команду, которого в своем школьном сочинении она назвала своим героем, – на самом деле был жертвой, как и она сама.

«Дональд, Брайан, Джим – все они меня совращали, – сказал Мэтт. Правда, невозможно было понять, насколько это соответствует действительности. – И я ушел из семьи лет на восемь-десять. А потом вернулся, а у Джима инфаркт, вон там, на Мэйн-стрит. И у Джо тоже инфаркт. И папа умер. И теперь вот мамы не стало. И нет у меня больше семьи. И я ничего не могу с этим поделать».

«Я же есть», – сказала Линдси.

Брат взглянул на нее: «Хорошо, что кто-то еще остался».

* * *

В тот вечер дом на Хидден-Вэлли принимал многочисленных Гэлвинов, съезжавшихся на похороны Мими. Из Маниту-Спрингс приехал Майкл с женой Бекки и одной из дочек. Он все еще был под впечатлением своего опыта ухода за Мими перед ее уходом в мир иной. «Я сказал Мэри, что на самом деле это была честь для меня. Бывает, что человеку просто приходится делать это в силу необходимости, но большинству людей хватает денег, чтобы не заниматься всем этим самим», – говорит Майкл.

«Привет, красавец!» – сказал Джон, завидев Майкла. Джон уже вышел на пенсию, и для них с Нэнси это был первый приезд сюда за три года, минувшие с девяностолетия Мими.

Майкл просиял. «Смотрите-ка, а вот и он!» Братья обнялись. «Чувак, да ты вроде стал короче на пару дюймов?» – «Ну, может действительно немножко» – сказал Джон.

«Да нет, точно. Ты же всегда был выше меня, да?» – спросил Майкл. «Ну, да», – ответил Джон. Два года назад он упал со стремянки и долго и мучительно восстанавливался после полученных травм. «Три операции на позвоночнике, четыре на коленях и еще три на голеностопе. Последние два года я был почти полным инвалидом», – рассказал Джон. «Ладно, если снова захочешь на стремянке поработать, у меня найдутся для тебя занятия», – пошутил Майкл.

Перед выходом на пенсию Джон с Нэнси позволили себе потратиться на покупку жилого автофургона, на котором и приехали сейчас из Айдахо. В Бойсе они обеспечили себя кое-какими земными благами для счастливой пенсионерской жизни: у них был отреставрированный собственными руками старинный рояль, пруд с золотыми рыбками в садике за домом и небольшой виноградник, дававший сырье для домашнего вина. С приобретением автофургона для длительных поездок приезжать в Колорадо им стало менее накладно, чем раньше. Однако они жили обособленной от остальных Гэлвинов жизнью. Отчасти это входило в их намерения, но также, по их словам, было продиктовано жизненными обстоятельствами. «Маргарет и Мэри действительно взяли на себя основное бремя заботы о психически нездоровых. И у них есть на это деньги», – говорит Джон.

Сейчас Джон уже чувствовал некоторое раздражение. Он собирался исполнить на панихиде фортепианную пьесу, которую специально разучил, а теперь выяснилось, что не получится, потому что Линдси организовала неформальную церемонию на природе. Это не соответствовало его пожеланиям, хотя умом он понимал, что раздражаться не имеет права – ведь время проведения обряда и так было приурочено к его приезду в Колорадо-Спрингс. И все же он был обескуражен. Джон оказался в непривычной для себя ситуации – не контролировал ход событий. Чаще всего именно так и бывает. У тех, кто подобно Джону, покидает родные места, складывается свой собственный взгляд на вещи. Возвратившись, можно столкнуться с тем, что он противоречит взглядам окружающих, и даже почувствовать себя в какой-то мере отвергнутым.

Джон уже очень давно решил жить по возможности собственной жизнью и не видел себя в роли человека, опекающего своих братьев. «Приезжая туда, я стараюсь увидеться с Мэттью и Питером, если получается, ну, может, раз в год. Но ведь с самым старшим, Дональдом, просто невозможно разговаривать».

Мэтт решил не ходить на семейный ужин накануне похорон. С него вполне хватило того, что днем он пообщался с Линдси, и встречаться со всеми остальными в доме на Хидден-Вэлли ему показалось излишне затруднительным. Питера вообще не пригласили – было очевидно, что тусовка с родственниками накануне похорон чересчур утомит и его, и их. Но на следующий день оба присутствовали на церемонии: Мэтт неловко притаился где-то на заднем плане, а Питер привлекал всеобщее внимание, исполнив в конце церемонии «Мои любимые вещи» на своей блок-флейте, а затем зачитав никейский символ веры в собственной трактовке: «Верую в Единого Бога, Отца-вседержителя, Творца небес и земли…»

К ужину накануне похорон из Денвера приехал Марк – самый младший из психически здоровых братьев Гэлвин. Лысеющий широколицый Марк с бородкой клинышком был совершенно не похож на остальных членов семьи, если не считать манеры речи. Они с Джоном и Майклом вели высокоинтеллектуальные беседы о политике, музыке и шахматах – культурные во всех отношениях люди, которыми мать всегда хотела их видеть. Джон ушел с работы директора университетского книжного магазина и получал государственную пенсию. Свою машину он превратил в частное такси и регулярно обслуживал заказчиков из двух самых дорогих отелей Боулдера, St.Julien и Boulderado. На этом новом поприще он пересекался с людьми, о которых была бы рада услышать Мими. Например, художественный руководитель Боулдерской филармонии нанимал Марка для встреч и проводов приглашенных артистов в аэропорту. «В январе ходил на Вивальди, – рассказывал Марк. – Отвозил знаменитую пианистку Симону Диннерстайн в аэропорт, и со мной заранее расплатились билетами на ее концерт».

После того как другие братья-хоккеисты скончались или заболели, Марк чувствовал себя одиноким среди своих родных. Отдельные эпизоды детства как будто полностью стерлись из его памяти – то ли из-за потребности полностью оставить их в прошлом, то ли из-за нежелания возвращаться к болезненным воспоминаниям. Хотя некоторые особенно яркие моменты не изгладились. Марк отлично помнит ту яростную стычку между Дональдом и Джимом на День благодарения, когда Дональд опрокинул на Джима сервированный к ужину стол.