врач, доктор Луи Море сразу же взял его за руку, и они исчезли за горой бумаг. Следом за врачом шли решительные с виду люди довольно плотного телосложения и с очень спокойным взглядом — чиновники иммиграционной службы. Сразу после них появилась группа возбужденных, жестикулирующих людей с фотоаппаратами. Мистер Рассел поспешно втолкнул Вацлава в кабину. «Это репортеры и фотографы. Подождите, пока я проведу вас через иммиграционные власти, а с ними мы можем увидеться позже».

За очень короткое время эти репортеры обыскали весь корабль от мостика до трюма и узнали обо всем, что случилось с тех пор, как мы отплыли от французских берегов. Я никогда не видела такого колдовского мастерства в работе, как у них. Несмотря на уловки Рассела, Вацлав был найден уже через секунду, и эти люди тут же подружились с ним. Вацлаву понравились их природное добродушие и наивность. Все они были здесь для того, чтобы рассказать о нем, все старались заработать себе на жизнь, каждый хотел получить что-нибудь особенное, чего нет у других, — и Вацлав старался их удовлетворить. Они хлопали его по плечу, обнимали Киру, говорили ей несколько слов по-русски, брали Вацлава за ноги, чтобы пощупать его мускулы, и жевали при этом резинку. Это жевание очень заинтересовало Вацлава, и один из них тут же предложил показать ему, как это делается. Потом они отвели нас всех на верхнюю палубу и сфотографировали нас под всеми возможными углами. Вацлав только улыбался и сказал всего несколько слов. Рассел, похоже, был раздавлен потоком вопросов, на которые пытался ответить. «Господин Нижинский, что вы думаете о войне и долго ли она будет продолжаться?» «Кто более велик, Карсавина или Павлова?» «Вы слышали о Распутине? Действительно ли он — власть, стоящая за спиной царской семьи?» «Сколько зубов у маленькой Киры?» «Как произносится такое-то слово?» «Предпочитаете ли вы американок француженкам?» «Ваше мнение о подводной войне?» «Пикассо кубист или футурист?» «Какой ваш любимый вид спорта и какая любимая роль?» И так далее, пока главный стюард не поднялся наверх и не сказал нам, что иммиграционные чиновники готовы принять нас.

Как только мы закончили дела с властями, репортеры снова завладели нами, но теперь для того, чтобы поблагодарить нас за покорность во время предыдущих интервью, и нас провели на верхнюю палубу, чтобы мы смогли посмотреть на один из самых чарующих и изумляющих видов в мире — очертания Нью-Йорка на горизонте.

Вацлав совершенно потерял голову, когда из тяжелого желто-серого тумана внезапно поднялись в небо стройные высокие здания, словно возник целый город минаретов и колоколен. К огромному удовольствию репортеров, Вацлав начал подпрыгивать от восторга, и нам пришлось смеяться, когда эти газетчики закричали: «Эй, мистер Нижинский, оставайтесь же с нами! Ради бога, не улетайте!»

Сходя по трапу, мы увидели ожидавшую нас группу людей с цветами. Это были представители «Метрополитен», несколько моих бывших школьных подруг, артисты Русского балета и впереди них — Дягилев. Я подошла первая, и он поклонился очень низко, поцеловал мне руку и преподнес прекрасный букет роз «американская красавица». Вацлав шел за мной на малом расстоянии и нес Киру. Сергей Павлович по русскому обычаю поцеловал его в обе щеки, и Вацлав одним быстрым жестом положил ему на руки Киру. Дягилев, судя по его виду, смутился и передал ребенка человеку, который стоял рядом. Дробецкий улыбался во весь рот. Нам представили Масина, потом Сергей Павлович ушел с Вацлавом, а я молилась, чтобы это оказалось настоящим договором о дружбе.

Вацлаву, похоже, нравилась бодрящая сумасшедшая скорость движения в Нью-Йорке и быстрота поездов подвесной железной дороги, особенно тех поездов, которые называются «экспрессы». Я думаю, если бы у него было время, он бы катался в них целый день. Он сразу увидел, насколько здесь такие устройства удобнее и практичнее, чем в Европе.

Как только мы вошли в свои комнаты, телефон начал звонить без перерыва. Пришла Мария Степановна для примерки, принесли балетные туфли, пришли фотографы, было доставлено множество цветов сначала от хороших знакомых, потом от незнакомых нам людей. Затем пришел секретарь мистера Отто X. Кана и отвел нас в его офис.

После обмена вежливостями мистер Кан посоветовал нам, какие достопримечательности мы должны посмотреть. Вацлав поблагодарил его за то, что Америка заступилась за нас. Я решила, что настал подходящий момент, и объяснила ему положение дел: Вацлав охотно будет танцевать в Опере, но не с труппой Дягилева, пока тот не уплатил Вацлаву деньги, которые должен ему, — прежнее жалованье. И я объяснила, что сэр Джордж Льюис не смог собрать эти деньги, поскольку Дягилев всегда очень умно уклонялся от уплаты. Кан, поскольку был бизнесменом, отнесся к моим словам с пониманием и попросил меня прислать ему постановление суда, чтобы он и его люди смогли посмотреть, как это можно уладить, а также сказал, что они желают заключить с Вацлавом отдельный контракт.

Мы попытались забыть тот неприятный факт, что Дягилев был должен Вацлаву полмиллиона франков и будет обязан сражаться за них. Вацлав предпочел бы бросить все это дело, но думал о своей семье, поэтому чувствовал, что не может так поступить, и отдал все это дело в мои руки. Я не могла заниматься им одна. За много лет до того я встретилась в Карлсбаде с девушкой по имени Мадлен, и мы очень подружились. Теперь она поздравила меня с приездом на пристани и сказала, что контора ее дяди займется нашими юридическими делами. Этот дядя был одним из виднейших адвокатов в Соединенных Штатах и имел очаровательную жену, миссис Минни Унтермейер, вместе с которой я ездила в Байройт, когда была девушкой. Мадлен привела нас в этот офис, который находился в здании «Экви-тебл-Билдинг», и поездка туда дала Вацлаву много нового опыта: новым были станция метро в здании, парикмахерская, фонтан с содовой водой, аптека, где мы смогли поесть. Вместе с Мадлен он прошел по всему зданию, а ее брат Лоуренс Стейнхарт, молодой племянник мистера Унтермейера, обсуждал со мной наше дело.

Лоуренс должен был представлять интересы Вацлава в деловых отношениях. Это было первое важное дело, которое поручили ему в конторе его дяди. Он был очень приятный, привлекательный внешне молодой человек с блестящим умом и очень быстро понял нашу трудную ситуацию. За короткое время он почувствовал себя совершенно как дома в лабиринте сложных средневековых интриг Русского балета и за три дня решил дело, с которым в Европе многие видные адвокаты не могли справиться в течение трех лет. Борьба была нелегкой, поскольку