И все же он успел хватануть достаточно воздуха и запереть его в легких. Еще немного, но можно было прожить, что трудно было сказать о Гудо, отчаянно глотавшего воду.

«Что же я Господу скажу? Умер в объятьях палача? И что…»

Но последнюю мысль оборвали чьи-то огромные и сильные руки.

* * *

Гудо несколько раз приходил в себя, открывал глаза и опять проваливался в черную пустоту. Он чувствовал, как переворачивали его тело, давили на живот и грудь, сгибали и разгибали по очереди руки и ноги. Но все это было как бы не с ним. Все это он внутренним взором видел со стороны и был абсолютно равнодушен к издевательствам с его телом. Но вот он увидел, а затем почувствовал, как человек с бычьей головой с размаху бьет своей огромной ладонью по щекам его.

Стало больно и стыдно. От боли и стыда Гудо окончательно пришел в себя.

– Все, будет жить, – как через трубу сказал этот «Минотавр» и даже попытался улыбнуться.

Эта улыбка не понравилась Гудо и он отвернулся.

Потом Гудо долго сидел и смотрел на гибкие языки пламени костра. Его правая рука, выдавая слабость, предательски тряслась, и он ничего не мог с ней поделать. Гудо ел левой рукой то, что ему подавали, но все время отказывался от воды и даже вина.

А еще «господин в синих одеждах» вначале растерянно, но затем все с большим вниманием слушал рассказы тех, кто сидел одной большой семьей у костра, на маленьком скалистом острове, одном из тех, которые никто не мог и сосчитать за все века, что моряки бороздили просторы Эгейского моря.

Ясное ночное небо – это огромное черное атласное полотнище, щедро вытканное серебром созвездий и украшеное бриллиантами ближайших звезд. Они приковывают взгляд и умиротворят. Там бесконечная жизнь. Вечный полет. Тишина и спокойствие. Где-то там рай для счастливчиков. Недоступный Гудо. Уже сегодня он мог оказаться в аду на радость сатане и сотням тех, кого он казнил, убил и изувечил. Это жуткое место не пугает Гудо, но очень печалит. Хотя и должно радовать. Радовать тем, что ни Адела, ни дети никогда и ни за что не окажутся в преисподней. Их место в раю. Печалит то, что в жизни после смерти Гудо никогда не увидит своих милых девочек. Только это. А боль и муки ада?.. Вряд ли они болезненнее и мучительнее тех, что перенес Гудо на своем земном веку.

Об этом лучше сейчас не думать. Лучше слушать слова отца Матвея. Хоть он и православный священник, но его молитвы мало чем отличаются от католических. Разве только тем, что произносятся не на церковной латыни, а на греческом языке. К тому же, приспособившись в аду Марпес, к множеству своей паствы из различных уголков Европы, Азии и Африки, отец Матвей часто повторяет молитвы на франкском, венецианском и даже сарацинском языках.

Да, да! И даже среди сарацин в мраморных пещерах было множество христиан и тех, кто просто желал послушать слово Божье. Но в эту ночь отец Матвей больше говорил о добрых христианах, заботящихся о жизни и благополучии других христиан, при этом часто прерываясь молитвами и нравоучительными историями о пустынниках и других святых людях. А еще он много говорил о тех, кто желает гибели православной церкви или подчинения ее ложным догматам.

Гудо слушал, но чаще не слышал отца Матвея. Его совсем не беспокоили церковные распри и угнетения, что принесли на Кикладские острова потомки венецианского купца Санудо. И то, как достойный своих предков нынешний герцог Джованни Санудо не только превратил в нищих греков своих островов, но позарился и на священные храмы, желая служить в них католические мессы. А особенно великого герцога интересовали имущество и тайны церкви Успения Богородицы, известной на многих островах как храм Панагия-Экатонтапилиани – церковь Ста Дверей.

Отец Матвей множество лет был священником этой старейшей в Византийском мире церкви. За несколько месяцев проведенных в гроте, отец Матвей множество раз говорил о своем церковном доме. И всегда с восхищением, радостью и умилением. Однажды эта церковь даже приснилась Гудо, так подробно и красочно рассказывал о ней священник.

Гудо прямо как наяву увидел на корабле святую Елену, мать Византийского императора Константина[138], спасшуюся на Паросе от жесточайшей бури на пути к святым местам. Вот она велит соорудить в честь этого спасения церковь. И она встает, как по волшебству, из разноцветного камня с колоннами цветного мрамора, украшенными роскошными резными капителями, с удивительным по красоте резным иконостасом, в центре которого икона Богородицы, прикосновение к которой излечивает от всех болезней, а так же с крестильней, резервуар которой вырублен в форме креста. А еще множество дверей и окон. Девяносто девять дверей и окон. Есть еще сотая дверь. Дверь, которая ведет к тайнам и богатствам главной церкви Пароса. Но отец Матвей не желает указать на эту скрытую дверь, и герцог раскаленными щипцами пытает священника. Но человек божий не выдает священной тайны и возносится в руках ангелов на небо.

Так было во сне. А наяву – отец Матвей оказался в аду Марпеса. Наверное, его Господь послал во мрак пещер, чтобы он спасал души мучеников ада, созданного руками людей. И, конечно, для того, чтобы спасти душу и тело самого Гудо. Ведь его жизненный путь на земле не мог закончиться в каменном мешке. Как не мог закончиться и в холодной воде, что коварно свела в судороге ноги «господина в синих одеждах».

Да и без этого Гудо был обречен. В тех краях, где он рос и жил, редкий глупец окунался в воду с головой. Да и церковь настоятельно запрещала купание в реках, озерах и в ручьях. И не только потому, что от купания смывалась святость воды, данная при крещении, но в желании спасти множество жизней, которые забирали коварные воды.

Так что если бы не Франческо, то не суждено было бы «господину в синих одеждах» продолжить свой важный путь. Именно его доброе лицо увидел последним Гудо, перед тем как потерять сознание.

Вот он, Франческо, рядом. Сидит и слушает долгую проповедь отца Матвея.

Гудо, не решаясь коснуться руки молодого генуэзца, тихо шепчет:

– Спасибо Франческо. Ты спас не только мою жизнь… Выполню любое твое желание, что в моих силах.

Но Франческо, кажется, не слышит этих слов. Он даже голову не повернул, так ему важны слова священника.

* * *

– Вечером я вас высажу в Милете[139].

– Почему в Милете, сын мой?

– Такой был уговор с человеком из пещер.

Отец Матвей хотел еще что-то сказать, или спросить у капитана с бычьей головой, но только грустно покачал головой.

Вопрос задал Гудо:

– А это далеко от Константинополя?

Капитан кивнул головой и широко развел руками.

– Да, сын мой, – вместо капитана ответил отец Матвей. – Это побережье Азии и от него до великого города святого Константина двадцать дней пути. Опасного пути, ибо уже вся Малая Азия принадлежит туркам. Всякого христианина на дорогах турки считают бродягами. Таких они приписывают к селениям и велят возделывать землю.