Однажды я заболел и остался дома. Раздался телефонный звонок, и человек на том конце сказал, что он якобы лейтенант Степанов или Сидоров – точно не помню псевдоним этого сотрудника невидимого фронта. Он спросил меня, подписывал ли я письмо в КГБ. Потом он спросил, почему, когда началось «то, о чём вы писали», я, или кто-нибудь другой, не позвонили в милицию по телефону из конторы нашего кооператива. Я ответил, что в нашем письме среди прочего написано, что за неделю до погрома в двух местах был перерублен подземный телефонный кабель, ведущий в контору нашего кооператива. Затем звонивший попросил меня сообщить ему номер телефона председателя кооператива. На это я ответил, что я не знаю этого номера, но если они узнали номер моего телефона, то почему бы им таким же образом не узнать и номер другого телефона. После этого звонивший Степанов или Сидоров сказал «спасибо» и повесил трубку. То есть бездельники из КГБ поставили где-то галочку и продолжили провокационную имитацию государственной службы.

Сцена 4. Странные, последствия

Во время интервью в посольстве США интервьюер задал мне несколько вопросов о причинах нашего отъезда из СССР. После стандартного набора примеров бытового антисемитизма я сказал о еврейском погроме. Тут этот плохо говорящий по-русски американец явно польского происхождения зло сказал, что я врун и стремлюсь опорочить страну, которая «меня вырастила» и «дала мне бесплатное образование». А когда я сказал, что КГБ целый месяц кошмарило мою дочь звонками, поляк ответил, что я не лоялен к своему родному правительству и его КГБ, которое «хотело вам помочь».

Далее он ударился в просоветскую демагогию и остановился только тогда, когда я показал ему заметку в журнале «Огонёк» о девяти сгоревших еврейских дачах в разных концах Кратова, тогда как ни одна русская дача не пострадала. Видимо наши ответы на вопросы и поведение в целом соответствовали инструкциям Госдепа, потому что нам разрешили въезд в США и дали статус беженцев.

Но это ещё не конец истории. Через год после приезда из Москвы в Нью-Йорке я посещал очередные учебные классы английского языка. Учительница предложила студентам написать короткие рассказы о событиях, случившихся перед их отъездом в Америку. Я написал о Кратовском погроме. Почему-то преподавательница сказала, что я это всё придумал. Другие великовозрастные ученики вроде бы не обратили внимания на мою историю.

Однако буквально через неделю в нашей Бруклинской съёмной квартире раздался звонок, и человек, говоривший по-русски с небольшим, но явным акцентом предложил мне приехать для собеседования в Манхэттэн в здание федеральных служб. Там со мной о том, о сём беседовала по-русски молодая девушка. Я не был связан с секретной тематикой и ничего не знал такого, чтобы не было известно из обычных источников. Возможно, девушку интересовала моя личность как таковая.

Вдруг, перед тем как попрощаться, девушка-офицер (в штатском) заметила: «Знаете, в ваших же интересах никому не рассказывать о погроме на вашей даче». От удивления я раскрыл рот, проглотил все слова и вопросы и так с открытым ртом вышел из федерального здания. По-видимому, внешние и внутренние разведки разных стран тесно связаны друг с другом и дают работу друг другу, чтобы выжимать побольше денег у своих правительств. Более того, они иногда цинично заботятся об интересах и престиже друг друга больше, чем о гражданах своих стран.

До сих пор в России разоблачение даже прежних злодеяний и делишек российского ГБ вряд ли возможно, а здесь в Америке, я могу об этом написать. Сейчас, по прошествии 28 лет, изданием этой книги я провожу эксперимент – будет ли ещё какая-нибудь реакция чиновников или офицеров спецслужб на мой рассказ о еврейском погроме в Кратово Московской области.

Акт четвёртый. Мытарства и парадоксы исхода

Эпизод 1. Женская симуляция

Родители моей мачехи выросли в Витебске. Папа, Анатолий Борисович Хасин, учился вместе с Шагалом, Малевичем, Кандинским в мастерской Пена, и его лучшие картины в 20 годы выставлялись в Париже и там же, и пропали, поскольку между Россией и Парижем контакты прекратились. Потом он стал артистом, и я своими глазами видел его «трудовую книжку» (обязательный документ для всех работающих граждан СССР): из «артиста на выходах» он постепенно через ряд других позиций дорос до «второго любовника» и затем до самой высшей должности «первого любовника» с соответствующим ростом зарплаты. Потом он стал ведущим артистом еврейского театра Михоэлса. Но все четверо его детей унаследовали только его талант в живописи.

Его младшая дочь Бэла стала архитектором и имела дочь Аню. Аню из-за ее черномазой и носатой внешности, соответствующей ходячим представлениям о еврейской национальности, никуда не брали на работу, и она решила уехать в Израиль. Но раз за разом получала отказ. Тогда она нашла отъезжающего молодого человека и подала с ним документы в ЗАГС, где дата регистрации брака была назначена после отъезда жениха. Однако и в этот раз ОВИР отказал Ане в выезде к жениху. Вскоре должен был начаться очередной съезд Коммунистической Партии Советского Союза (КПСС). У добрых гинекологов Аня получила две справки о нарушении менструального цикла и направила эти справки и письма на съезд КПСС и лично тов. Брежневу о том, что тоска по жениху подорвала ее сексуальное здоровье.

Съезд продолжался неделю. Сразу после его окончания Аня получила письменное уведомление о том, что по ходатайству съезда КПСС и лично тов. Брежнева, ОВИР счел нарушение менструального цикла достаточным основанием для разрешения на выезд в Израиль в течение одной недели со дня получения этого письма.

Анина мама Бэла последние два года перед отъездом не вставала с кровати в связи с повторяющимися сердечными приступами. Ее занесли в самолет на носилках. По приезде в Австрию местный врач прописал ей какое-то европейское лекарство, и она сразу стала ходить. Уже в Италии она объехала и обошла пешком главные архитектурные достопримечательности. Затем, живя в трех часах езды к югу от Сан-Франциско, Бэла вместе с Аней и сестрой Любой (моей мачехой) дожила там до 93 лет.

Эпизод 2. Прослушивание телефонов

Попав в 1980 году в благословенную Америку, Бэла и Аня Гуревич стали хлопотать об отъезде Любы из СССР и смогли привлечь американских конгрессменов. Те включили Любовь Анатольевну Хасину в список евреев-отказников, переданный советскому правительству с просьбой дать разрешение на выезд из СССР. Процедура оформления выезда начиналась с предъявления приглашения