Гитары продолжали свою монотонную песнь, и воздух пылал, словно раскаленный ветер сирокко, руки Ксавьер не выпускали свою добычу, ее застывшее лицо ничего не выражало. Пьер тоже не шелохнулся; можно было подумать, что некое колдовство их всех троих обратило в мрамор. Перед Франсуазой пронеслись прежние образы: старый пиджак, покинутая прогалина, уголок в «Поль Нор», где вдали от нее Пьер с Ксавьер проживали свое уединение. Подобно сегодняшнему вечеру, ей уже случалось чувствовать, как ее сущность растворяется в пользу недостижимых сущностей, однако никогда с такой безупречной ясностью она не сознавала собственного уничтожения. Если бы, по крайней мере, от нее ничего не оставалось; однако продолжало жить некое смутное свечение, существовавшее на поверхности вещей среди тысяч и тысяч бесполезных блуждающих огоньков. Сковавшее ее напряжение вдруг отпустило, и она разразилась молчаливыми рыданиями.

Чары были разрушены. Ксавьер отняла свои руки. Пьер заговорил:

– А что, если нам уйти?

Франсуаза встала; она разом избавилась от всяких мыслей, и ее тело послушно пришло в движение. Перекинув на руку свою накидку, она пересекла зал. Холодный воздух на улице осушил ее слезы, однако внутренняя дрожь не унималась. Пьер коснулся ее плеча.

– Тебе нехорошо, – с тревогой сказал он.

Франсуаза с извиняющимся видом ответила:

– Я определенно слишком много выпила.

Ксавьер, одеревенелая, словно автомат, шла на несколько шагов впереди них.

– Эта тоже не лучше, – заметил Пьер. – Мы доставим ее, а потом спокойно поговорим.

– Да, – сказала Франсуаза.

Прохлада ночи, нежность Пьера вернули ей немного покоя. Они присоединились к Ксавьер, и каждый взял ее за руку.

– Я думаю, нам пойдет на пользу пройтись немного, – сказал Пьер.

Ксавьер ничего не ответила. На ее мертвенно-бледном лице сжатые губы словно окаменели.

Они молча спускались по улице, занимался день. Ксавьер внезапно остановилась.

– Где мы? – спросила она.

– На Трините, – ответил Пьер.

– Ах! – произнесла Ксавьер. – Мне кажется, я была немного пьяна.

– Я тоже так думаю, – весело отозвался Пьер. – Как вы себя чувствуете?

– Не знаю, – отвечала Ксавьер, – я не знаю, что произошло. – Она с мучительным видом наморщила лоб. – Я помню очень красивую женщину, которая говорила по-испански, а потом – черная дыра.

– Какое-то время вы смотрели на эту женщину, – сказал Пьер, – вы курили сигарету за сигаретой, и пришлось брать у вас из рук окурки, иначе вы позволили бы им обжечь вас и ничего при этом не почувствовали бы. А потом вы как будто немного очнулись и взяли нас за руки.

– Ах да! – вздрогнув, сказала Ксавьер. – Мы были на дне ада, я думала, нам оттуда никогда не выбраться.

– Вы на долгое время словно окаменели, превратившись в статую, – сказал Пьер, – а потом Франсуаза заплакала.

– Я помню, – со смутной улыбкой произнесла Ксавьер. Веки ее опустились, и она сказала каким-то далеким голосом: – Я была так довольна, когда она заплакала, это как раз то, что мне самой хотелось бы сделать.

Мгновение Франсуаза с ужасом смотрела на нежное, неумолимое лицо, на котором никогда она не замечала отражения своих сокровенных радостей и горестей. Ни на минуту Ксавьер не озаботилась ее скорбью; она увидела ее слезы лишь для того, чтобы обрадоваться им. Франсуаза вырвала свою руку у Ксавьер и, словно подхваченная торнадо, бросилась бежать вперед. Ее сотрясали рыдания возмущения; ее тревога, ее слезы, эта мучительная ночь – все это принадлежит только ей, и она не позволит, чтобы Ксавьер отняла у нее это; она убежала бы на край света, чтобы ускользнуть от ее жадных щупалец, которые хотели сожрать ее живьем. Она услышала за собой торопливые шаги, и крепкая рука остановила ее.

– В чем дело? – спросил Пьер. – Прошу тебя, успокойся.

– Я не хочу, – отвечала Франсуаза. – Я не хочу. – В слезах она упала на его плечо. Подняв голову, она увидела подошедшую Ксавьер, смотревшую на нее с удрученным любопытством. Но Франсуаза утратила всякую стыдливость, теперь уже ничто не могло ее тронуть. Пьер втолкнул их в такси, и она без удержу продолжала плакать.

– Ну вот и приехали, – сказал Пьер.

Не оглядываясь, Франсуаза стремительно поднялась по лестнице и рухнула на диван. У нее болела голова. Этажом ниже послышался шум голосов, и почти сразу же дверь отворилась.

– Что происходит? – спросил Пьер. Он торопливо подошел и обнял ее; она прижалась к нему, и долгое время не было больше ничего, только пустота, и ночь, и легкое ласковое прикосновение к ее волосам.

– Любовь моя, что с тобой? Расскажи мне, – послышался голос Пьера. Она открыла глаза. В лучах рассвета комната выглядела необычно свежей, чувствовалось, что за ночь ее не касались. Франсуаза с удивлением очутилась перед знакомыми формами, которыми спокойно овладевал взгляд. Не только мысль о смерти, но и мысль об отторгнутой реальности была совершенно нестерпима: необходимо было вновь вернуться к наполненности окружающего мира и себя самой. Однако она все еще испытывала потрясение, словно преодолела агонию: никогда уже она этого не забудет.

– Я не знаю, – сказала она, слабо ему улыбнувшись. – Все было так тягостно.

– Это я тебя огорчил?

– Нет, – ответила она, схватив его за руки.

– Это из-за Ксавьер?

Франсуаза беспомощно пожала плечами. Объяснить это было слишком трудно, и у нее слишком болела голова.

– Тебе было неприятно видеть, что она ревнует к тебе, – сказал Пьер, в голосе его слышалось сожаление. – Я тоже счел это невыносимым, так не может продолжаться, завтра же я поговорю с ней.

Франсуаза вздрогнула:

– Ты не можешь этого сделать, она тебя возненавидит.

– Тем хуже, – сказал Пьер.

Он встал и сделал несколько шагов по комнате, затем вернулся к ней.

– Я чувствую себя виноватым, – сказал он. – Я глупо положился на добрые чувства этой девушки ко мне, однако речь шла не о жалкой отвратительной попытке обольщения. Мы хотели создать настоящее трио, вполне уравновешенную жизнь втроем, в которой никого не надо приносить в жертву. Возможно, это была немыслимая затея, но, по крайней мере, она заслуживала того, чтобы попытаться ее осуществить! Однако если Ксавьер ведет себя, как ревнивая потаскушка, если ты становишься несчастной жертвой, в то время как я забавляюсь, пытаясь покрасоваться, наша история становится отвратительной. – Лицо его было замкнутым, а голос суровым. – Я поговорю с ней, – повторил он.

Франсуаза с нежностью посмотрела на него. Слабости, какие у него имелись, он осуждал столь же строго, как и она сама; в его силе, трезвости взгляда, в горделивом отказе от всякой низости она полностью вновь обретала Пьера. Но даже это безупречное согласие, которое у них воскресало, не возвращало ей счастья; она чувствовала себя истощенной и трусливой перед новыми возможными осложнениями.